Артур Конан Дойл - Приключения Михея Кларка
Войдя в дом, я увидел, что мать уже ушла в кухню. Доносившийся оттуда треск лучины свидетельствовал о том, что она спешит развести огонь. Децимус Саксон сидел около отца на лубовом, окованном железом сундуке. Проницательные, полузакрытые глаза Саксона были устремлены в лицо моего отца, который в это время надевал роговые очки и вскрывал пакет, поданный ему его странным гостем.
Прежде всего отец бросил взор на подпись под этим длинным и мелко исписанным посланием. Он издал звук, означавший крайнее изумление, и долго глядел на эту подпись. Затем он вернулся к началу письма и прочел его внимательно до конца. Затем он снова прочитал все письмо. Очевидно, в письме никаких неприятных вестей не содержалось, так как глаза отца блестели от радости. Окончим письмо, он поднял голову, поглядел на нас и громко рассмеялся.
Успокоившись, он обратился к Саксону и спросил его, как попало в его руки это письмо и знает ли он об его содержании?
— Ну, что касается этого, так я могу вам это разъяснить, — ответил посланец. — Письмо мне было передано самим Диком Румбольдом в присутствии лиц, которых я не имею права называть. Знал ли я содержание этого письма? Ваш здравый смысл, сэр, должен подсказать вам, что я не мог его не знать. Взявшись передать это письмо, я рисковал собственной шеей; неужели же вы думаете, что я стал бы рисковать, сам не зная, для чего я рискую? Я, сэр, не новичок в этих делах. Вызовы, пронунциаменто, дуэли, перемирия и Waffenstillstandы, как говорят немцы — все это прошло через мои руки, и везде и всюду я оказывался на высоте положения.
— Вот как?! — произнес отец. — Вы, стало быть, принадлежите к числу правоверных?
— Смею думать, что я из тех, кои идут по узкому и тернистому пути, ответил Саксон, переходя на тот гнусавый тон, которым любили говорить крайние сектанты.
— Вы, стало быть, идете по тому пути, по которому нас не может вести ни один прелат, — произнес отец.
— Да, на сем пути человек — ничто, а Бог — все, — добавил Саксон.
— Хорошо! Очень хорошо! — воскликнул отец. — Михей, отведи этого почтенного человека в мою комнату, позаботься, чтобы у него было сухое белье, и подай ему мою лучшую пару из утрехтского бархата. Он поносит это платье, пока его собственное не высохнет. Подай также мои сапоги, может быть, они и пригодятся, знаешь, мои верховые сапоги из мягкой кожи. Шляпу мою тоже ему отдай, это та, с серебряным шитьем, что в шкалу висит. Прими меры к тому, чтобы этот почтенный человек ни в чем не нуждался. Все, что есть у нас в доме, к его услугам. Пока вы будете одеваться, сэр, поспеет ужин. Прошу вас, добрый мистер Саксон, идите скорее переодеваться, а то, пожалуй, вы схватите простуду.
Саксон торжественно встал и, сложив молитвенно руки, произнес:
— Вы забыли только об одном. Не будем откладывать этого дела и вознесем хвалы Всевышнему за Его неисчислимые милости и Его милосердие, с которым Он спас меня и мои письма из морской пучины, причем я уподобился спасенному Ионе, которого также, как и меня, злые люди выкинули за борт корабля. Почем знать, может быть, и в пророка Иону, как и в меня, стреляли из девятифунтовой карронады, но священное писание ничего об этом не говорит. Помолимся же, друзья мои!
И затем высоким голосом, нараспев, он прочитал длинную молитву, которая заканчивалась прошением о ниспослании благодати сему дому и его обитателям. Произнеся звучное „аминь“, Саксон позволил, наконец, отвести себя наверх. Мать моя, вошедшая перед молитвой в комнату и благоговейно внимавшая словам гостя, бросилась готовить для него совершенно особенный напиток, который, по ее мнению, составлял превосходное средство от простуды. Лекарство это состояло из стакана зеленой шафрановой водки, в которую было прибавлено десять капель эликсира Даффи.
Хозяйственная женщина была моя покойная матушка. У нее были предусмотрены всевозможные события и случаи и на каждый раз имелась своя особенная еда и питье. Болезни она также лечила всякие, и против каждого недуга у нее имелось в буфете приятное и вкусное лекарство.
Децимус Саксон явился в новом отцовском костюме из черного бархата и мягких ботфортах. Теперь это был совсем другой человек; он не походил на того смешного бродягу, который скользнул, подобно морскому угрю, в нашу лодку. Вместе с одеждой он, по-видимому, переменил манеру держать себя. Во все время „ужина он беседовал с матушкой в тоне вежливо-серьезном. Эта манера несравненно более шла к нему, чем прежняя; в лодке он произвел на меня дурное впечатление. Мне не нравилось его нахальство и многоречие.
Впрочем, говоря по правде, Саксону теперь разговаривать было некогда. Сдержанность его, может быть, объяснялась тем, что он усердно занялся едой. Сперва он съел изрядное количество холодного ростбифа, затем перешел к паштету с начинкой из каплуна, которому тоже воздал честь, а затем одолел окуня, в котором было, по меньшей мере, два фунта. Все это он сдобрил большой кружкой эля. Насытившись, он улыбнулся нам всем и объявил, что его телесные потребности на этот раз удовлетворены.
— У меня такое правило, — сказал он, — я руковожусь мудрым наставлением, гласящим, что человек должен вставать из-за стола с сознанием, что он мог бы съесть еще столько же.
Когда со стола убрали и мать ушла спать, отец обратился к гостю и спросил:
— Из ваших слов я понял, сэр, что вам на вашем веку пришлось много потрудиться?
Гость, который н это время свинчивал свою трубку, ответил:
— Я — старый солдат, худая и костлявая собака, обученная как следует и деле мертвой хватки. Моя грешная плоть носит следы многих ударов и порезов; большинство этих ран я получил, сражаясь за протестантскую веру. Есть, однако, и такие раны, которые я получил, сражаясь за христианство вообще, принимая участие в борьбе с турками. Кровью моей, сэр, закапана вся карта Европы. Не всегда, впрочем — охотно сознаюсь, — я проливал кровь за общее дело. Иногда мне приходилось защищать свою собственную честь, и я много раз дрался на дуэлях. Народы севера называют дуэль „nolmgang“. Дуэли совершенно неизбежны для рыцаря счастья. Кавалер счастья живет в чужих странах и среди чужого народа. Он должен быть особенно щепетильным в вопросах чести, он должен защищать не только свою честь, но и честь той страны, которую он представляет. Ведь честь отечества дороже каждому из нас, чем своя собственная.
— Какое же оружие вы употребляли в таких случаях? По всей вероятности, шпагу? — спросил отец, ерзая по креслу. Он начинал волноваться всегда, когда просыпался его старый боевой дух.
— Всякое: саблю, рапиру, толедский клинок, боевой топор, пику, полупику, моргенштерн и алебарду. Я очень скромен от природы, но должен признаться, что могу выстоять против всякого искусника, разве только со мною сцепится драться мой братец Квартус. Я изучил бой на саблях, на шпагах с кинжалом, на шпагах со щитом, умею я драться на палашах, мечах и всячески. Знаю я это дело хорошо.
