Серж Брюссоло - Замок отравителей
Лагерь остался позади, и Жеан въехал в город, чтобы поискать постоялый двор, где присмотрели бы за его лошадью. В конюшне он почистил свой плащ, надел новые штаны, потом направился в замок.
Ирана не обманула. В эти празднества повсюду горели фонари, звучала музыка, толпились люди, а вход в замок охранялся не так строго, как обычно. В большом зале на первом этаже Жеан попал на раздачу слоеных пирожков с вареньем. Раздавала их очаровательная, очень молоденькая девушка в белом платье с длинными рукавами. Жеану объяснили, что это Ода, невеста барона. Она была так свежа, что казалась девочкой. Вокруг нее кружили кавалеры, отпуская любезности.
Ода весело хохотала, обнажая ровные крепкие зубки. Ее черные косы, с вплетенными в них темно-красными лентами, подчеркивали здоровую белизну лица, контрастирующую с красными физиономиями толпившихся вокруг крестьян.
Жеан заметил за одной из колонн молодого человека, закутавшегося в зеленый плащ. Нездоровая бледность его лица, видимо, происходила от внутренней тоски, которую невозможно было скрыть среди взрывов веселья людей, набившихся в зал. Похоже, он не сводил печальных глаз с красавицы Оды; казалось, из них вот-вот брызнут слезы. Неожиданно молодой человек закрыл лицо отворотом плаща и выбежал, толкнув по пути не успевшего отпрянуть проводника.
«Какой странный христианин, — подумал Жеан. — Плачет, когда другие смеются, бледен, как воск, тогда как у остальных щеки как красные яблоки…»
Дальше ему не пришлось размышлять, потому что появился Орнан де Ги в тунике, расцветкой напоминающей шахматную доску. Он горстями швырял золотые монеты.
— Пэр Ноэль! — закричали все, пораженные такой щедростью.
Жеан старался внимательнее рассмотреть барона. Тот был высок, с очень черными волосами и бородкой. Вопреки словам Ираны он не был обрит и острижен, наоборот, его лицо заросло густой холеной бородой, а длинные волосы спадали на лоб и уши. Жеан даже спросил себя, не прибегал ли барон к каким-нибудь ухищрениям, чтобы замаскировать бросающиеся в глаза язвы или другие недостатки на лице. А может быть, он бросал вызов новой моде?
Орнан де Ги был строен и красив, если и подтачивала его болезнь, то внешне совсем незаметно. А под одеждой? Орлиный нос придавал ему сходство с ястребом, а когда барон смеялся, показывая белые зубы, его глаза оставались холодными, как остывшая зола. Перед ним все раболепствовали.
За бароном, как тень, следовал Дориус. Он сменил свою грязную рясу на церемониальную, с пояском из переплетенных серебряных нитей. Шагал он с пренебрежительной важностью прелата, собирающегося благословить народ. Дориуса почти не узнавали, настолько новое облачение изменило его внешность. Жеан тоже с трудом признал в этом служителе церкви грязного коротышку-попа, трясшегося рядом с ним на своем муле. Дориус скользнул по Жеану невидящим взглядом, будто давая понять, что между ними нет ничего общего.
В общем, в преображении толстого монаха с измазанными дорожной грязью щиколотками было нечто ошеломляющее.
От легкого прикосновения чьей-то руки Жеан вздрогнул.
— Не оборачивайся, — прошептал ему на ухо голос Ираны. — Смотри на барона… Видишь красноту на его щеках? Это от возбуждения. Только что Дориус заставил его притронуться к костям святого Иома, и барон уже считает себя выздоровевшим. Безо всяких угрызений совести лишит он девственности Оду. А посмотри-ка на монаха! Епископ, да и только!
Перед Жеаном прошествовал паж, держа насест, на котором восседала невиданная птица, призванная еще больше поразить толпу. Проводник принял ее сначала за ястреба с выкрашенными перьями.
Недовольная птица била крыльями и испускала пронзительные крики.
— Это папего, — объяснила Ирана. — Ее еще называют попугаем. Они водятся на Востоке и могут говорить человеческим голосом. Орнан привез ее из Крестового похода.
Жеан подумал, что она шутит, но в тот же момент птица раскрыла клюв и пронзительно закричала: «Ipsevenenabibas…Vaderetro,ipsevenenabibas…»
Она «говорила» голосом ворчливого старика и одновременно тоном пророка, с черным ликованием предающим всех анафеме.
— Что она сказала? — поинтересовался Жеан.
— Это на латыни, — прошептала трубадурша. — «Изыди, пей сам свою отраву». Так обычно заклинают дьявола и его пособников.
Жеан опять вздрогнул. Как Орнан де Ги ежедневно терпит эту обвинительную фразу? Разве он сам не отрава для всех, кого касается?
Появился одетый в черное с серебряной отделкой человек. Лысый, с многозначительным и важным лицом. Его странную бледность подчеркивали очень полные красные губы и выдающийся нос с синеватыми прожилками.
— Это Гомело, — тихо пояснила Ирана, — он пробует все кушанья барона, чтобы убедиться в отсутствии в них яда. Он — тщеславный дурак, который пользуется своим положением и изображает важного господина.
Гомело чинно шествовал с надменностью начальника, производящего смотр своих войск. Свет, просачивающийся из окошек-бойниц, придавал его лысому черепу цвет слоновой кости.
Попугай продолжал выкрикивать замогильные заклинания, заставляя крестьян отшатываться.
Жеан пожал плечами. Сеньоры взяли привычку привозить из Крестовых походов разную диковинную живность, в частности, обезьян, которых выставляли напоказ за их дурачества и гримасничание. Обезьяны чем-то походили на людей. Священнослужители считали их созданиями, лишенными души за страшные грехи, так и оставшимися в первобытном состоянии. Проповедники вещали, что то же случится и с людьми, если они быстро не исправятся, отказавшись от прелюбодеяния.
«Вот что бывает, когда следуют звериному инстинкту», — говорили они, показывая на ни в чем не повинных животных.
Шум стоял невыносимый. Акробаты и тамбуринисты затеяли представление, к вящему удовольствию черни, прибывшей бесплатно поесть.
— Ты можешь подойти к Оде? — спросил Жеан.
— Нет, — отрезала Ирана. — Она никогда не бывает одна. Свадьба состоится через несколько дней. Я попробую привлечь ее внимание во время вечернего угощения.
Она сжала на прощание руку проводника и растворилась в толпе. Мужчины пользовались теснотой, чтобы прикоснуться к Иране, но она не обращала на них внимания, ее лицо выражало страх и недоверие. Всегда рискуешь головой, бездоказательно обвиняя такого могущественного сеньора, как Орнан де Ги.
Жеан вышел из замка. Осторожность подсказывала сразу же пуститься в обратный путь, но ему претило позволить Иране выпутываться одной. Разве не должен рыцарь бороться за торжество добра и истины в любых ситуациях?
