Александр Дюма - Черный тюльпан
Вскоре — так быстро разрастается зло, овладевшее человеческой душой, — Бокстель уже не довольствовался тем, что наблюдал только за Корнелиусом. Он хотел видеть также и его цветы, ведь он был в душе художником, и достижения соперника хватали его за живое.
Он купил подзорную трубу и при ее помощи мог следить не хуже самого хозяина за всеми изменениями растения с момента его прорастания, когда на первом году показывается из-под земли бледный росток, и вплоть до момента, когда, по прошествии пяти лет, начинает округляться благородный и изящный бутон, а на нем проступают неопределенные тона будущего цвета и когда затем распускаются лепестки цветка, раскрывая наконец тайное сокровище чашечки.
О, сколько раз несчастный завистник, взобравшись на лестницу, замечал на грядках ван Барле такие тюльпаны, что ослепляли его своей изумительной красотой и подавляли его своим совершенством!
И тогда, после периода восхищения, которое он не мог побороть в себе, им овладевала лихорадочная зависть, разъедавшая грудь, превращавшая сердце в источник мучительных страданий.
Сколько раз во время этих терзаний — описание их не поддается перу! — Бокстеля охватывало искушение спрыгнуть ночью в сад, переломать растения, изгрызть зубами луковицы тюльпанов и даже принести в жертву безграничному гневу самого владельца их, если бы тот осмелился защищать свои цветы.
Но убить тюльпан — это в глазах настоящего садовода преступление ужасающее!
Убить человека — это еще куда ни шло.
Однако же непрерывные, ежедневные достижения ван Барле в науке, которых он добивался как бы инстинктом, доводили Бокстеля до такого приступа озлобления, что он замышлял забросать палками и камнями гряды тюльпанов своего соседа.
Но он представлял себе, как на другое утро при виде этого разрушения ван Барле произведет дознание и установит, что дом расположен далеко от улицы, что в семнадцатом веке камни и палки не падают больше с неба, как во времена амаликитян, и виновник преступления, даже если он действовал ночью, будет разоблачен и не только наказан правосудием, но и обесчещен на всю жизнь в глазах всех европейских тюльпановодов. Тогда Бокстель сменил ненависть на хитрость и решил применить тот способ, что не скомпрометировал бы его.
Правда, он долго искал его, но наконец нашел.
Однажды ночью он привязал двух кошек одну к другой за задние лапы бечевкой в десять футов длины и бросил их со стены на середину самой главной гряды, можно сказать королевской гряды, где находились не только «Корнелий де Витт», но также «Брабантец» — молочно-белый и пурпурно-красный, «Мраморный» из Ротра — сероватый, красный и ярко-алый, «Чудо», выведенный в Харлеме, а также тюльпаны «Голубиный темный» и «Голубиный блекло-светлый».
Обезумевшие от падения с высокой стены, животные, оказавшись на грядке, сначала бросились в разные стороны, пока не натянулась связывающая их бечевка. Но затем, чувствуя невозможность бежать дальше, они с диким мяуканием заметались во все стороны, ломая своей бечевкой цветы, — в общем, разыгралась битва. После пятнадцатиминутной яростной борьбы им удалось разорвать связывавшую их бечевку и они исчезли.
Бокстель, спрятавшись за кленом, ничего не видел в ночной тьме, но по бешеному крику двух кошек он представил себе картину разрушения, и сердце его, освобождаясь от желчи, наполнялось радостью.
Желание убедиться в причиненных им повреждениях у Бокстеля было так велико, что он остался на месте до утра, чтобы собственными глазами посмотреть, в какое состояние пришли грядки его соседа после кошачьей драки.
Он окоченел от предрассветного тумана, но не чувствовал холода, согреваясь надеждой на месть, когда горе соперника вознаградит его за все страдания.
При первых лучах солнца дверь белого дома открылась. Показался ван Барле и направился к грядкам с улыбкой человека, проведшего ночь в своей постели и видевшего приятные сны.
Вдруг он замечает на земле, еще накануне ровной, как зеркало, борозды и бугры; вдруг он замечает, что симметричные гряды его тюльпанов в полном беспорядке, подобно солдатам батальона, среди которого упала бомба.
Побледнев как полотно, он бросился к грядам.
Бокстель задрожал от радости. Пятнадцать или двадцать тюльпанов, разодранных и помятых, лежали на земле: одни согнутые, другие совсем поломанные и уже увядшие. Из их ран вытекал сок — эту драгоценную кровь ван Барле согласился бы восполнить ценой своей собственной крови.
О неожиданность, о радость ван Барле! О неизъяснимая боль Бокстеля! Ни один из четырех знаменитых тюльпанов — именно на них покушался завистник — не был поврежден. Они гордо поднимали прекрасные головки над трупами своих сотоварищей. Этого было достаточно, чтобы утешить ван Барле. Этого было достаточно, чтобы повергнуть убийцу в отчаяние. Он рвал на себе волосы при виде совершенного им преступления (и совершенного напрасно).
Ван Барле, оплакивая постигшее его несчастье, хотя оно, в конце концов, по воле Бога оказалось менее значительным, чем оно могло бы быть, не понимал причины случившегося. Он только навел справки и узнал, что ночью слышалось ужасающее мяуканье. Впрочем, он и сам убедился в том, что тут побывали кошки, по следам их когтей, по клочкам шерсти, оставленным ими на грядках, на которых, так же как и на листьях раздавленных цветов, дрожали равнодушные капли росы. Желая избегнуть в будущем подобного случая, он распорядился, чтобы впредь в саду, в сторожке у гряд, ночевал садовник.
Бокстель слышал, как сосед давал это распоряжение. Он видел, как в тот же день принялись строить сторожку, и довольный, что остался вне подозрений, но возбужденный больше чем когда-либо против удачливого садовода, стал ждать более подходящего случая.
Это происходило приблизительно в то время, когда общество тюльпановодов Харлема назначило премию тому, кто вырастит (мы не решаемся сказать «сфабрикует») большой черный тюльпан без единого пятнышка, — задача никем еще не разрешенная и считавшаяся неразрешимой, так как в то время в природе не существовало даже темно-коричневых тюльпанов.
И все с полным основанием говорили, что учредители конкурса могли бы с тем же успехом назначить премию в два миллиона флоринов, вместо ста тысяч, так как все равно добиться разрешения задачи невозможно.
Тем не менее весь мир тюльпановодов переживал величайшее волнение.
Некоторые любители увлеклись этой идеей, хотя и не верили в возможность ее осуществления; но такова уж сила воображения садоводов: считая заранее свою задачу невыполнимой, они все же только и думали об этом большом черном тюльпане, считавшемся такой же химерой, как черный лебедь Горация или белый дрозд французских легенд.
