Пип Воэн-Хьюз - Реликвии тамплиеров
Мысль о груди епископа заставила меня усмехнуться, несмотря ни на что.
— Смеешься? Ну и отлично. Но то, что я тебе говорю, не за уши притянуто. Де Нуанто теперь никому во дворце не мешает, а его кровь на руках неизвестного монашка. Извини, Пэтч, но разве это не так? А у епископа есть свидетель, его собственный дворецкий. Отличная получилась история, и все концы в ней сходятся с концами.
— Но рука, Билл, как насчет руки?
— Да это просто предлог, тупица. Тебя ловят, всего в крови и с этой рукой. И никаких вопросов не возникает.
— Но почему меня?
— Ты же сам мне говорил — вчера ночью он искал жадных людей.
— Но я-то не жадный!
— Точно. Но тебе можно доверять. Ты ягненок, а не волк. А в плане Кервези двум волкам не место.
После этот мы некоторое время шагали молча. Ноги у меня были тяжелые, словно камни, и сердце вполне годилось на ту же роль. Я не мог отыскать ни единого аргумента против теории Билла. Из меня сделали дурака, превратили в козла отпущения. Все мои мечты, которыми я так тешился во дворце — насчет власти и покровительства свыше, насчет скорейшего возвышения и продвижения, — все они обернулись против меня. Я чуть не застонал, осознав весь ужас своего положения и собственную глупость. Я позволил гордости ослепить себя, заслонить инстинктивные подозрения насчет сэра Хьюга. Как я мог оказаться во власти этого рыцаря? Я, конечно, человек не слишком опытный и искушенный, но ведь не грудной же младенец! А теперь еще и Билл попал в то же положение, что и я.
Он, конечно, никогда не был примерным клириком или студентом-отличником, но обладал самым острым умом из всех, кого я когда-либо встречал, и знания впитывал безо всяких усилий. Да, несомненно, он всегда увлекался ночными похождениями любого рода и вовсе не обходил стороной похабные заведения, мимо которых я так недавно мчался по Лонг-Рич. Билл не питал никаких иллюзий, но я всегда считал, что он сделает быструю карьеру в церкви — к тридцати станет епископом, как он сам иногда говаривал, в шутку, конечно. И вот теперь он бросает все это, приняв сторону человека, которой скоро на всю страну прославится как самый мерзкий убийца. Я остановился и схватил его за рукав.
— Ты же ни в чем не замешан, брат! Никто никогда не узнает, что мы нынче встречались. Давай-ка верну тебе сутану, и иди себе, пожалуйста, назад. Мне не под силу нести ответственность еще и за твою порушенную жизнь, хватит с меня своей собственной.
Но Билл лишь рассмеялся. Смеялся он, правда, недолго, Да и смех был какой-то неискренний.
— Ты невнимательно меня слушал, Пэтч. Все эти истории про пап и епископов касаются денег. Мы с тобой ничто, мелкие сошки. Нас никто и в расчет не примет. А я твой лучший друг. И если Кервези этого не знает, в чем я сильно сомневаюсь, то уже завтра будет знать. Все, с жизнью в лоне матери церкви для меня покончено, а также, вероятно, и вообще с жизнью на этом свете, если я здесь останусь. И твоей вины тут нет. Просто однажды ты вошел в таверну «Посох епископа» через боковую дверь, когда стоило воспользоваться парадной.
— Но ты ведь мог бы к тридцати стать епископом! — воскликнул я.
— А разве ты не заметил, что я в последнее время не слишком усердствовал в учебе, даже по моим скромным меркам? Я долго с собой боролся. Вера моя никогда не была особенно тверда — и тебе это известно, — а теперь, боюсь, вообще меня покинула. Грешен я, это у меня в крови. И ненавижу эту никчемную жизнь, просто ненавижу! Не для того я родился на свет, чтобы ворочать мешки с шерстью, как мой богобоязненный родитель!
— Ты хочешь сказать, что готов нарушить принятые обеты?!
— Точно.
— И что ты станешь делать? Господи, Билл, тебе ж за это уши отрежут, не говоря о том, что помогаешь мне!
— Я иду на север. Может, по пути удастся выдоить у папаши немного деньжат, а может, и нет. Но я уже давно собирался свалить отсюда и отправиться на поиски фортуны. Найду какой-нибудь отряд вольных стрелков, присоединюсь к ним. А потом — во Францию, на войну[11].
— Господи Иисусе! — громко воскликнул я, и мой товарищ посмотрел на меня предостерегающе. — Станешь солдатом? Ты же клирик, брат! Да ты же ни черта не понимаешь в военном деле!
— Кое-что понимаю, и побольше, чем ты. — Это было правдой. Билл любил подраться, все свое детство в Морпете он провел в уличных схватках. И в нашем городишке его хорошо знали как задиру и забияку.
— Пусть так, но во Франции тебе едва ли придется иметь дело с сонными скотогонами и жирными сторожами, — заметил я. — Тебя ж там сразу на куски порубят, быстрее, чем ягненка на Пасху!
— Все равно это лучше, чем такая тухлая жизнь, что я веду здесь. — Он помолчал. — Нет, священником я никогда не буду. Возможно, мог бы стать ученым… Но с соборной школой в любом случае покончено, Пэтч!
— Что ты хочешь сказать?
— Да то, что все магистры уже пакуют вещички. И перебираются в Оксфорд. Ты разве ничего не слышал? Магистр Йенс и все прочие. Настоящая соборная школа будет теперь там.
— Да это просто сплетня! — Конечно, я об этом слышал. Ученые, учителя в те времена мотались по всему христианскому миру. Нам постоянно сообщали о новых учебных заведениях, открывавшихся то в Париже, то в Болонье. То же самое вроде бы происходило и в Оксфорде[12]. А у нас тут была просто школа, задавленная церковью и тяжелой пятой епископа. Пока это его устраивало, он мог создать для учителей и студентов все условия, но школы, подобные нашей, появлялись и исчезали в зависимости от капризов власть имущих.
Я мечтал перебраться в Париж или в Болонью, хотя бы даже в Оксфорд. Теперь эта мечта умерла. Однако, если Билл нрав, наши дни в Бейлстере в любом случае действительно сочтены.
— Такое ощущение, что все здесь разваливается на части, — признался я.
— Вероятно, мы были единственными, кто еще сдерживал этот распад, — согласился со мной Билл. После чего говорить стало уже не о чем.
А впереди показались городские стены, закрывая нам дальнейший путь. Окс-лейн заканчивалась, а ворот здесь не было. К счастью для нас, прошло уже довольно много лет с тех пор, когда Бейлстеру в последний раз угрожала война, так что стены города пребывали в запустении. Да, они были высоки, но к ним теперь лепилось множество навесов, всевозможных пристроек и домишек, кое-где успевших обвалиться, к тому же в городе никогда не хватало стражников, чтобы постоянно патрулировать их по всему периметру. Я не раз забредал в эти места и прекрасно знал, что здесь совсем нетрудно взобраться на парапет. Вот спуститься с другой стороны посложнее: совершенно отвесная стена возвышалась на четыре человеческих роста. Однако и там было полно всяких лачуг и трущоб, расползавшихся от города к югу и подходивших к самым стенам, а рядом с ними громоздилось множество мусорных куч и подгнивших крыш, способных смягчить падение.
