Геннадий Ананьев - Князь Воротынский
Разумно было бы так поступить Никифору, ему даже подсказывали, чтобы всех татар, плененных в разное время и живших теперь во многих семьях на правах работников, упрятать, но он засомневался:
– Иные по семейному уже живут. Чего ж их обижать? Да и руки лишние не помешают стены крепить, ров углублять.
Про Ахматку он и вовсе не подумал. Дело в том, что кузнец предложил прелюбопытную вещь: не целые ядра для затинных пищалей ковать, а лить крупный свинцовый дроб. Как для рушниц. В льняной мешочек их и – забанивай в ствол.
– Сыпанет веером, поболее пользы станет. Скольких лошадей одним выстрелом покалечит! И всадников поушибает насмерть.
– Верно! Светлая твоя голова! Мешочки сегодня же велю шить. Подручных, сколько велишь, пришлю.
– Управимся с Ахматкой, – отмахнулся было кузнец от помощи, но тут же поправился: – Давай пяток людишек. Половчей да посмекалистей какие. Мы колупы сработаем с Ахматкой, они лить станут дроб. Мы же ядра по кружалам продолжим ковать. Пусть и ядер побольше напасется. Сгодятся.
Легко сказать: колупы сработаем. Вроде бы дело не совсем новое, слыхивал мастер, что в Серпухове давно они выкованы, чтоб снаряд для рушниц лить, но здесь еще и самих рушниц не видывали, не то чтобы снаряды к ним. Только пищали затинные, для которых он ковал ядра по кружалам, присланным из того же Серпухова. Не посылать же гонца за колупами! Дня три уйдет.
– Ладно. Скумекаем.
И впрямь – додумался. В двух болванках промяли одинакового размера ямки, к каждой из них проделали желобки, сложили затем болванки, прошарошили желобки, чтобы без окалин и заусенец, связали бечевкой и – испытывай. Ладно вроде бы вышло, дробины что надо, круглые, гладкие, катать на сковородах не нужно. Только лить, целясь в каждый желобок, не очень ловко. Испил кваску кузнец, посидел молча над своим детищем, морща лоб, и вдруг просиял:
– Корытце общее. По всей колупе. Лей себе, а свинец сам желобки отыщет, – подумал еще малость и добавил: – Ручки бы сюда, да шарниры. Ладно, время будет, и с ручками сладим, и зацепы смозгуем, чтоб ловко раскрывать, а пока и так сгодится. Клинья выкуем, чтобы, развязав бечеву, колупы разламывать и дроб выковыривать. Можно теперь и подручных кликать.
К вечеру кузнец с молотобойцем выковали целых четыре колупы и клинья к ним. Пошло дело у присланных людишек дворовых. Только успевай свинец плавить. Благо, добра этого изрядно припасено у них. Для ядер.
Сам же кузнец с Ахматкой принялись ковать железные ядра. Для запасу, как сказал мастер. Чтоб на многонедельную осаду хватило. Без отдыха ковали. До самой темноты. Умотался Ахматка, но не забыл перед сном спросить:
– За добычей завтра как? Вместе сбегаем?
– Пропустим завтра. Да и княгини нет, а остальные без рябчиков и куропаток обойдутся. Дел невпроворот.
И на следующее утро ни сам кузнец не пошел за добычей, ни Ахматку не послал. Едва рассвело, впряглась в работу кувалда. И вновь на весь Божий день. До самой темноты.
Только одно событие выбило их из колеи на какое-то время: из Одоева прискакал вестовой от воеводы тамошнего с отпиской, что, дескать, не меньше тумена крымцев подходит к городу. Пушки с ними турецкие, стенобитные. С татарами еще и казаки атамана Евстафия Дашковича. Самого атамана, правда, не видно. Выходит, не вся его шайка здесь. С Мухаммедом-Гиреем, выходит, главные его силы запорожские. Сам тоже у крымского хана под боком. Выслуживается, должно быть.
И ликовал Ахматка, что идут сюда сородичи его, вызволят из плена горючего, и не с пустыми руками он вернется в свой улус, но и забота мучила: все ворота теперь запрут, без разрешения воеводы не выйдешь и не войдешь в город. «Уговорю кузнеца в лес сбегать. Оттуда убегу».
Весь остаток дня Ахматка соображал, как половчее завести разговор с кузнецом, чтобы добиться своего. И так прикидывал, и эдак, и получалось, что лучше всего сделать это после ужина, когда наступит благодушный миг отдохновения. Но получилось так, что сам мастер вспомнил о ловушках.
– Силки с петлями – Бог с ними. Зайцев и птицу, какая попадет, лисы или волки пожрут, а вот капканы… Придется лыжи в лес навострить. Попрошусь у Никифора, чтобы выпустил. Затемно уйду.
– Возьми меня, – попросил Ахматка и для убедительности добавил: – Можем разбежаться. Я – к болотине, ты – к ближним. Быстрей управимся.
– Верно мыслишь, хотя и татарин. Так-то, слов нет, проворней.
И не возникло даже в голове мысли, что Ахматка – крымский татарин, может лукавить, замышляя зло. Да откуда тому подозрению появиться: Ахматка не дерзит, услужлив, кувалдочкой наловчился махать довольно разумно, соизмеряя силу удара, вот и привычен, вот и обрел доверие.
Никифор на просьбу кузнеца тоже не особенно упорствовал. Спросил только для порядка:
– А татарина не зря ли берешь?
– Попроворней управимся.
– Дроб лить без тебя смогут?
– Еще как. Ловкие подсобники. Приспособились быстро.
– Что ж, с Богом тогда. Поспеши только. Гайки для самопалов еще бы наковать.
– Да я их наковал тьму-тьмущую. Но если велишь, что ж еще не наработать в запас. Стрела – не ядро. Сколь велишь, столько и сработаю.
Ни воевода, ни кузнец не ведали, что в то самое время, когда они вели вот эти самые разговоры, Ахматка ладил в рукав нагольного полушубка кистень. Выбрал не очень большой, но с длинным ремешком.
Безоблачное небо еще подмигивало звездами, а восток только-только собирался светлеть, вышли за городские ворота кузнец с молотобойцем и по прихваченному ночным морозцем насту поскользили к лесу, который начинался в версте от города. Наст похрустывал, морозец утренний бодрил, кузнец бежал весело, вовсе не оглядываясь на молотобойца-татарина. Вошли в лес, когда на поле начало развидневаться, а меж деревьев господствовала темнота, смягченная лишь снежной белизной.
– Повременим чуток и – как условились.
Ахматка встал совсем близко. Слева и немного позади. Напружинился весь, ожидая подходящего момента. Он еще вчера решился на злое дело сразу же, как укроют их ели и сосны. Теперь с нетерпением ждал, когда кузнец отвернется. И момент этот настал. Просвистел кистень и хрястнул по затылку – кузнец, даже не ойкнув, ткнулся лицом в наст, отчего тот жалостно хрустнул. А Ахматка уже несется, не оглядываясь, между деревьями, в обход стольного града княжеского, ликуя душой и подгоняемый каким-то безотчетным страхом, невольно возникшим от лесной глухоманной тишины. Его не волновало, смертельным оказался удар кистенем или очухается кузнец, но если такое случится, то не вдруг и, значит, время у него есть, чтобы убежать подальше, выйти на дорогу, чтобы сбить следы, а уж потом вновь углубиться в лесную чащу, чтобы не оказаться в руках погони, какую наверняка, как он предполагал, за ним пошлют.
