Иван Дроздов - Баронесса Настя
Здесь их ждала группа старших чинов из штаба фронта.
Высокий сутуловатый полковник взял генерала за локоть, предложил сесть в машину. Но генерал не торопился: он набросил на плечи Владимира реглан и долго и крепко жал ему руку. И потом, уже сидя в машине, кивал на прощание.
Наверное, многим поведение немца показалось странным: человек в плену, а бодр, весел и дружески настроен к лётчику, который доставил его в штаб армии.
Загадку эту не мог разгадать и Владимир. Чуть–чуть приоткроется ему сия тайна много позже, через месяц, когда к ним на аэродром в сопровождении двух наших офицеров вновь заявится немецкий лётчик–генерал и со словами «Вольдемар! Мой карош геноссе!» заключит его в объятия.
Пряхину предложат забросить старого знакомца в тыл к немцам, — примерно в тот район, где его взяли партизаны.
«Неисповедимы пути господни!» — скажет тогда Пряхин.
А пока… Владимир возвращался на свой аэродром.
Здесь его ждала приятная новость. В штаб эскадрильи пришли два приказа: один — о награждении его орденом Отечественной Войны и второй — о присвоении ему звания старшего лейтенанта. Этот приказ блуждал восемь месяцев и наконец нашёл Пряхина.
Теперь на груди лётчика рядом со Звездой Героя выстроился целый ряд орденов и медалей.
Комэск, вручая орден, сказал:
— А за генерала будешь награжден особо.
Полёты на задания продолжались с прежней частотой. Владимир уставал, едва отсыпался за день, но и в этой суматохе успевал час–другой посвятить подготовке ночных спектаклей. Особый «сюжет» он готовил для Ганса Фриша, «Этого–то я уж угощу», — думал Владимир, подбирая букет гостинцев для командира полка немецких истребителей. Механику сказал:
— Надо подвесить трубу — и так, чтоб долго висела и ярко горела.
— Будет сделано, — отвечал Трофимов, теперь уже старший сержант. — Наладим два парашюта.
Трубу обертывали тряпьём и паклей, которые пропитывали бензином и смолой, а по концам прилаживали два маленьких самодельных парашюта. К ним прикреплялся тонкий и крепкий шнур. Парашюты, раскрываясь, тянули тоненький шнур, а он в свою очередь освобождал пружины зажигательных патронов. Они срабатывали, и труба с обеих концов зажигалась.
Все было продумано, срабатывало наверняка и не таило опасности для самолёта.
Но вот снаряжение готово: подвешены сильнейшие трещотки, труба, две бомбы и три ракеты, заготовлено несколько мешочков стерженьков–стрел. Они много тяжелее обыкновенного большого гвоздя, — летят, набирая скорость, острием вниз и если попадают в человека, прошивают насквозь, — оружие, взятое из времён Первой мировой войны. Стальной дождь этот уж не однажды сыпал Пряхин на позиции врага и можно себе представить ужас попавших под него людей.
Задание было обычным: наши войска готовили наступление в районе Ладоги, и лётчики полка лёгких бомбардировщиков — «пьяные Густавы» — по ночам бомбили, стреляли, глушили трещотками — изматывали врага, «вытряхивали» из него душу.
Пряхин выбрал маршрут с расчётом завернуть в Малиновку, передать привет Фришу от его генерала.
Для взлёта Владимир выбрал тот час вечера, когда «мессеры» уже не появлялись, а в момент подлёта к Малиновке будет ещё достаточно светло, чтобы с воздуха различать силуэты немецких солдат и офицеров.
И точно: прибыли в самый подходящий момент. Улица села пустынна, жители укрылись в домах, а возле мельницы толпились группы людей. Пролетели над ними низко и немного стороной — так, чтобы не достали автоматные очереди.
— Смотри в бинокль! — скомандовал Владимир штурману.
— Да, да… Вижу офицеров, — кричал Черный, — со всего полка собрались!
Владимир зашёл на дом и выпустил две ракеты. Дом загорелся, люди, как тараканы, бросились врассыпную, и тогда Владимир подлетел близко, сыпанул по ним стерженьки–стрелы. Они как мухи заполнили воздух, удаляясь к земле. Штурман включил трещотки и сбросил трубу. Она вспыхнула, осветив небо и землю. Самолёт чертом пронесся над головами ошалевших немцев, ушёл в сгущавшиеся над юсом сумерки. Владимир вспомнил о записке, которую он приготовил Фришу и забыл её сбросить. Но у него были ещё две бомбы и ракета. «Зайду–ка на аэродром, там все и сброшу».
Аэродром полка Фриша находился в северной стороне от Малиновки, на большом поле, в окружении леса. О дерзких двукрылых забияках немецкие истребители знали, но до сих пор ни один «Густав» к ним ещё не прилетал — боялись зениток. И потому свалившийся словно из преисподней ПО‑2 их огорошил. У стены леса черными птичками выстроились «мессеры», — по ним Владимир выпустил ракету, а затем сбросил и обе бомбы… Истошно заверещали трещотки, что–то засвистело, заголосило…
Владимир бросил сверток с запиской:
«Мазила Фриш! Как можешь ты командовать полком, если сам не умеешь ни летать, ни стрелять. Ты гонялся за мной на прошлой неделе, палил изо всех стволов и ни разу не попал. Я бы на месте твоего генерала Линца списал тебя в каптёрку.
Генерал фон Линц у меня в гостях, он тебя называл пьяной швайн и просил угостить по башке трубой.
Пилот «тройки» — Пряхин».
Самое интересное — оскорбительная цидулька была написана на чистейшем немецком языке: Владимир в детстве четыре года жил в семье немцев Поволжья — так сложилась ею судьба — и немецкий знал, как заправский абориген Шварцвальда — юго–западной стороны Германии. Впрочем, этот маленький штрих биографии был, по понятным причинам, его щекотливой тайной.
Уходил от цели с набором высоты и вдруг — удар! Самолёт опрокинулся, и Владимир, а вслед за ним и штурман, вывалились из кабины. Не сразу, ни в один миг осознал Пряхин своё положение: удар зенитного снаряда выбил искры из глаз, помрачил сознание, но рука инстинктивно потянулась к скобе парашюта. И Владимир дернул её и слышал, как над головой шелестели стропы, зашумел и хлопнул шёлковый купол. Лётчик на мгновение завис над землей, и даже как будто бы подался вверх, но затем почувствовал, как его потянуло в сторону над лесом. И тут пришла мысль, от которой стало жарко: относит к немцам!
Оглядывал лес, поляны, пятнистые клочки болот, тонкие змейки речушек внизу. Наткнулся взглядом на луну, вспомнил, что после взлёта и на пути к цели она светила в затылок. «Значит, теперь устремляйся к ней». И тянул за стропы, — так, чтобы скользить к луне, и как можно круче. В ушах засвистело, струи воздуха резали лицо. «Приземляюсь быстро, разобьюсь!» Отпускал стропы, скорость падения замедлялась.
Рухнул всем телом — как мешок с зерном. Раза два перевернулся, отлетел в сторону. И когда купол парашюта погас и его перестало тащить, почувствовал боль в ноге. Боль резкая, жгучая, будто палило огнем. «Сломал ногу, — подумал Владимир. — Но это ещё полбеды. Совсем худо, если рядом фрицы».
