Елизавета Дворецкая - Венец Прямиславы
– Если будет у нас союз с Туровом, то Владимир нас не возьмет. Ведь не пойдет же младший брат против старшего! – закончил Володарь, отгоняя грустные воспоминания.
На глазах у него снова блестели слезы – ему тоже пришел на память образ веселой маленькой девочки, вызывавший в сердце стареющего отца щемящую тоску и нежность, более яркую, чем он чувствовал тогда, когда сама Олена еще жила дома.
– Вот жаль, что у Вячеслава дочерей незамужних больше нет, а то бы тебе теперь самое время… Может, и подросла какая покамест, ты там разузнай! И Турову поможешь, и самому себе заодно. Я так умру спокойнее.
– Да ну тебя, батя, какие твои годы! – с досадой отозвался Ростислав, но его недовольство не имело ничего общего с чувствами наследника, который боится, что ему придется ждать слишком долго. Ростислава смутили все эти мысли, новые и непривычные; в голове царил сумбур, и он уже забыл о своем славном походе за Вислоку. – Ты еще двадцать лет проживешь и моих детей женишь!
– Это уж как Бог рассудит. А думать загодя все равно надо, чтобы жизнь свою, как срок придет, прибранной оставить.
Глава 2
После отъезда князя Юрия из Берестья прошло три недели, а новости все не приходили. Но вот однажды перед полуднем, когда в трапезной уже собирали на стол, в отволоченное оконце послышался топот копыт. Из кельи улицу увидеть было нельзя, но Прямислава метнулась к узкому окошку, прорезанному в толстой бревенчатой стене, чтобы услышать хоть что-нибудь. Ежеминутно ожидая новостей, она не пропускала мимо ушей даже скрипа мужицкой телеги, а тут по деревянным плахам Апраксиной улицы топотал, казалось, целый полк!
– Поди узнай! – велела она, обернувшись к няньке. – Кто там едет, откуда?
Зорчиха поднялась, оставила чулок, один из тех, что вечно вязала костяной иглой, и хотела уже идти: конечно, за верховым отрядом не угонишься, но Апраксина улица выходит прямо на торг, а уж там-то все узнают еще раньше, чем полк доскачет до детинца.
Но бежать никуда не пришлось: топот смолк возле ворот, и тут же раздался громкий стук. От неожиданности и испуга Прямислава так и села. Это за ней! Зачем еще целая дружина будет стучаться в женский монастырь! Муж прислал за ней! Сообразил, что ему гораздо легче будет отбиваться от разгневанного Вячеслава туровского, имея в руках его дочь! Эта мысль давно уже пришла в голову Прямиславе – отчасти поэтому она отказалась сопровождать мужа, – но вот и Юрий додумался до того же самого! А очутившись в Турове, она свяжет руки родному отцу! Так почему же она, дура набитая, осталась здесь, в Апраксином? Прямислава даже стукнула себя кулаком по лбу от досады. Отчего не сбежала раньше, ведь знала, что это может случиться? Игуменья укрыла бы ее в каком-нибудь другом монастыре. Теперь уж поздно!
Она вскочила, потом опять села. Наружу вело несколько дверей, но выход за ворота, за высокий тын монастыря, был один-единственный. Деваться ей некуда, и если Юрий прислал за ней людей, то придется поехать с ними. Очень рано Прямислава осознала смысл княжеских браков: высватав невесту у соседа-соперника, новобрачный получает не просто жену, а заложницу. И вот настал тот час, когда Юрий этим залогом захочет воспользоваться.
Прямислава развязала платок, сбросила его, пригладила волосы. Потом опять повязала, но затянула слишком туго, и он стал душить ее. Тогда она снова развязала узел. Зорчиха смотрела на нее в недоумении. Прямиславе хотелось бежать во двор, но ноги не слушались, и она сидела на лежанке, дрожащими руками терзая ни в чем не повинный платок. В мыслях билось: как же ей поступить? Если она решительно откажется ехать, посмеют ли Юрьевы люди увезти ее силой? Ведь это будет оскорблением не только для нее, но и для игуменьи Юхимии! Если та со своим посохом встанет на пороге, решатся ли Юрьевы посланцы ее оттолкнуть? Но посчитает ли игуменья, что она вправе отказать мужу, желающему забрать собственную жену?
«Скажу, что хочу постриг принять! – пронеслось в голове Прямиславы. Никогда раньше она не думала о монашестве, но сейчас эта неожиданная мысль показалась ей спасением. – Тогда не откажет».
Это и впрямь был выход: игуменья очень любила рассказывать, как сама с детских лет чувствовала призвание служить Богу и приняла постриг в возрасте четырнадцати лет. Правда, княжну-бесприданницу, отец которой погиб в борьбе за власть, в миру ничего хорошего и не ожидало.
Ободренная решением, которое сейчас казалось ей спасением, Прямислава встала и сделала шаг к двери. Но тут дверь открылась, и вбежала послушница Кристина, или Крестя, как ее звали, поскольку ей шел всего-то семнадцатый год. Мать ее уже постриглась в этом же монастыре и звалась сестрой Софронией, а Крестя пока оставалась послушницей и ходила в линялом подряснике, из-под которого виднелась простая исподняя рубаха, и в черном платке.
– Княгиня! Приехали к тебе! – воскликнула она, от возбуждения тараща глаза. – Матушка Юхимия послала, чтобы ты вышла! От князя Вячеслава!
– Что? – Прямиславе показалось, что она ослышалась. – От кого?
– От туров… Ну, от батюшки твоего, Вячеслава Владимировича, люди приехали! К тебе, говорят.
Прямислава опять села. Испуг сменился растерянностью и недоверием. От князя Вячеслава? От отца? Но что это значит? И правда ли это? Способ разобраться был только один: встать, в конце концов, и выйти.
Гости ждали ее в трапезной, там, где застали игуменью. Внимание Прямиславы сразу привлекло лицо Милюты Векославича, воеводы ее отца. В последний раз она видела его семь лет назад, и теперь от самого вида знакомого лица на нее вдруг пахнуло далеким, почти забытым временем, той прошлой, утраченной жизнью. Боярину Милюте уже перевалило за пятьдесят, но его волосы и борода оставались русыми, глаза из-под черных бровей смотрели умно и зорко, а весь его облик излучал силу и бодрость. Увидев вошедшую девицу, он не спешил ее приветствовать. Боярин вглядывался и пытался понять: та ли это, за которой его послали? За миновавшие семь лет дочь Вячеслава изменилась гораздо больше, чем он! Провожали они тоненькую девочку с зареванным лицом, а теперь перед ним стояла рослая, стройная девушка с русой косой до пояса. С этой красавицей он не был знаком, но ее высокий умный лоб, большие голубые глаза и черты лица так ясно напоминали князя Вячеслава, что сомневаться не приходилось. Боярин Милюта изумлялся этой великой перемене, хотя, конечно, понимал, что за семь лет девочка не могла не измениться.
– Здорова будь, княжна! – наконец он поклонился ей, и у нее потеплело на сердце, когда она услышала его голос и слово «княжна». – Выросла-то ты как, Вячеславна! Прямо как березка стала!
