Александр Дюма - Блэк. Эрминия. Корсиканские братья
Я взял Люсьена за руку, подвел к креслу и сам сел рядом с ним.
— Но, — проговорил я, все больше поражаясь тому, что вижу его, — вы, должно быть, были уже в дороге когда узнали эту ужасную новость?
— Нет, я был в Суллакаро.
— Невозможно! Письмо вашего брата едва ли еще пришло.
— Вы забыли балладу о Бюргере, мой дорогой Александр. «Мертвые ходят быстро!»
Я содрогнулся.
— Что вы хотите сказать? Объясните, не понимаю.
— А вы не забыли, что я вам рассказывал о видениях в нашей семье?
— Вы видели вашего брата? — воскликнул я.
— Да.
— Когда же?
— В ночь с шестнадцатого на семнадцатое.
— И он вам все сказал?
— Все.
— Он вам сказал, что он мертв.
— Он мне сказал, что убит: мертвые не лгут.
— А он вам сказал, как это произошло?
— На дуэли.
— С кем?
— С господином де Шато-Рено.
— Не может быть! — воскликнул я. — Нет, вы узнали об этом каким-то другим путем?
— Вы думаете, что я расположен шутить?
— Извините! Но, в самом деле, то, что вы говорите, так необычно. И все что с вами происходит, с вами и вашим братом, настолько выходит за рамки привычного…
— Что вы не хотите в это верить, не так ли? Я понимаю! Но посмотрите, — сказал он и распахнул рубаху, показывая мне синюю отметину на коже над шестым правым ребром, — в это вы верите?
— Действительно, — воскликнул я, — именно на этом месте была рана у вашего брата.
— И пуля вышла вот здесь, не так ли?… — продолжил Люсьен, показывая пальцем над левым бедром.
— Фантастично! — воскликнул я.
— А теперь, — сказал он, — хотите я вам скажу в котором часу он умер?
— Говорите!
— В девять часов десять минут.
— Послушайте, Люсьен, расскажите мне все по порядку: я ума не приложу, о чем вас спросить, чтобы услышать ваши невероятные ответы. Мне больше по душе связанный рассказ.
XIX
Люсьен облокотился на кресло, пристально поем стрел на меня и продолжил:
— Да, Боже мой, все очень просто. В день, когда убили брата, я выехал на лошади ранним утром, собираясь навестить наших пастухов со стороны Карбони. Как вдруг, после того как я посмотрел на часы и убрал их в карман жилета, я получил такой сильный удар под ребро, что потерял сознание. Когда я вновь открыл глаза, то уже лежал на земле и меня поддерживал Орланди, который поливал мне водой лицо. Моя лошадь была в четырех шагах от меня, она стояла, повернув морду ко мне, раздувая ноздри и отфыркиваясь.
— Так что же с вами случилось? — спросил Орланди.
— Боже, — ответил я, — да я и сам ничего не знаю, А вы не слышали выстрела?
— Нет.
— Мне кажется, что мне сюда попала пуля.
И я показал ему место, где ощущал боль.
— Во-первых, — заметил он, — не было никакого выстрела ни из ружья, ни из пистолета, а во-вторых, у вас нет дырки на сюртуке.
— Значит, — ответил я, — это убили моего брата.
— А, это другое дело, — ответил он.
Я расстегнул сюртук и нашел отметину, которую только что вам показал. Единственное, она поначалу была свежей и казалась кровоточащей.
На какое-то мгновение я потерял контроль над собой, настолько я был сломлен этой двойной болью: физической и моральной. Я хотел вернуться в Суллакаро, но я подумал о матери: она ждала меня лишь к ужину, и надо было как-то объяснить причину возвращения, а мне ей нечего было сказать.
С другой стороны, я не хотел, будучи не совсем уверенным, объявлять ей о смерти брата.
Я продолжил свой путь и вернулся домой лишь в шесть часов вечера.
Моя бедная мать встретила меня как обычно: было очевидно, что она ни о чем не догадывается.
Сразу после ужина я пошел в свою комнату. Когда я проходил по коридору, который вы помните, ветер задул свечу.
Я хотел спуститься, чтобы вновь ее зажечь, когда вдруг заметил сквозь дверные щели свет в комнате брата.
Я подумал, что Гриффо, должно быть, что-то делал в этой комнате и забыл унести лампу.
Я толкнул дверь: восковая свеча горела около кровати брата, а на кровати голый и окровавленный лежал мой брат.
Признаюсь, минуту я стоял, застыв от ужаса, потом подошел.
Я дотронулся до него… Он уже был холодным. Он получил сквозную рану именно в том месте, где я почувствовал удар, и несколько капель крови стекали с лиловых краев раны.
Для меня стало ясно, что мой брат убит.
Я упал на колени, склонил голову у кровати и, закрыв глаза, прочитал молитву.
Когда я их вновь открыл, то увидел, что нахожусь в полной темноте, свеча погасла, а видение исчезло.
Я ощупал кровать, она была пуста.
Знаете, я, признаюсь, считал себя достаточно храбрым, но, когда я на ощупь выходил из комнаты, у меня волосы дыбом стояли, а по лицу струился пот.
Я спустился, чтобы взять другую свечу. Мать, увидев меня, вскрикнула.
— Что с тобой? — спросила она. — И почему ты такой бледный?
— Со мной ничего не произошло, — ответил я.
И, взяв другой подсвечник, я ушел наверх.
На этот раз свеча больше не гасла, и я зашел в комнату брата. Она была пуста.
Восковая свеча исчезла, и не было никаких вмятин на матрасе.
На полу лежала моя первая свеча, которую я вновь зажег.
Несмотря на то, что новых доказательств не было, я к тому времени уже достаточно видел, чтобы убедиться.
В девять часов десять минут утра мой брат был убит, я вышел и спал той ночью очень неспокойно.
Как вы понимаете, мне потребовалось много времени, чтобы заснуть. Наконец усталость поборола волнение и мной овладел сон.
Но это все продолжалось уже в виде сна: я видел, как разворачивалось действие, я видел мужчину, который его убил, и слышал, как произнесли его имя: его звали де Шато-Рено.
— Увы! Это все слишком правдоподобно, — проговорил я. — Но зачем вы приехали в Париж?
— Я приехал, чтобы убить того, кто убил моего брата.
— Убить его?…
— О, не беспокойтесь, не по-корсикански: не из-за ограды или со стены, нет, нет, по-французски: в белых перчатках, жабо и манжетах.
— А мадам де Франчи знает, что вы приехали в Париж с этим намерением?
— Да.
— И она отпустила вас?
— Она поцеловала меня и сказала: «Езжай!» Моя мать — настоящая корсиканка.
— И вы приехали!
— Вот он я.
— Но когда ваш брат был жив, он не хотел, чтобы за него мстили.
— А он изменил свою точку зрения с тех пор как умер, — сказал Люсьен, горько усмехаясь.
В это время вошел слуга, неся ужин: мы сели за стол.
Люсьен ел как обыкновенный беззаботный человек.
После ужина я проводил его в отведенную ему комнату. Он поблагодарил меня, полол мне руку и пожелал спокойной ночи.
