Виктор Вальд - Проклятие палача
– Велик Аллах! Велик Аллах! Велик Аллах! – закричали восторженные воины, увидевшие знак Аллаха.
Воины Аллаха были настолько восторженны этим событием, что не сразу обратили внимание на то, как быстро вскочил на ноги Шайтан-бей. Они и не сразу поняли, что кричит человек в синих одеждах.
Не сразу понял и Сулейман-паша. Все объяснил Даут, внимательно вслушивавшийся в обрывки слов и возгласы, почему-то вдруг счастливо смеющегося Гудо.
– Великий Сулейман-паша! Я ошибся. Этот человек не сошел с ума. Но сейчас это может случиться. Но случится от счастья!
– Я не понимаю, Даут, – пожал плечами старший сын Орхан-бея.
– Я тоже не сразу понял. Но теперь понимаю. Шайтан-бей радуется тому, что кости на ноге той несчастной, чье тело подверглось казни на костре, целы!
– И что же? – все еще не понимал Сулейман.
– Он говорит, что его женщина… Она хромала… Кости после ранения неправильно срослись. А у этой несчастной кости ступни целы и невредимы. Ему ли в этом не разобраться. Ведь Шайтан-бей великий лекарь.
– Значит…
– Значит, на костре сгорела другая несчастная! Но не его Адела. Кажется, так имя женщины, ради которой Шайтан-бей отказался от многих радостей жизни!?
Сулейман-паша кивнул головой и, рассмеявшись, громко крикнул:
– Это не женщина Шайтан-бея! Ему повезло. Его бог смиловался над ним. А может и сам шайтан. Как же обидеть Шайтан-бея? Он сам, кого пожелает, обидеть может. С таким ни его бог, ни даже шайтан ссориться не пожелают. Ведь он самый настоящий Шайтан-бей!
Лица воинов посветлели от таких редких на их губах гостей, как улыбки. Послышался радостный смех и оживленные разговоры. И тут раздался крик. За ним другой, третий… И вот уже все всадники Сулейман-паши дружно кричали:
– Шайтан-бей! Шайтан-бей! Шайтан-бей!
А сам Шайтан-бей, не желая замечать людей и слышать их голоса, медленно подошел к лежащему кресту. Нахмуря брови, он оглядел множество всадников, над которыми лесом возвышались враждебные христианскому миру стяги. Тогда «господин в синих одеждах» поднял и водрузил на плечи павший крест. Не взглянув ни на кого, человек, прозванный шайтаном, медленно скрылся среди развалин проклятого им города.
– Пусть идет. В том, что содрогнулась земля… Наверное… Не понимаю. Но это страшный человек. Если он пожелает, то сможет собрать несокрушимое войско истинных шайтанов. Пусть идет и больше мне не встречается, – глядя на ликующих воинов, мрачно закончил Сулейман-паша. Впервые в жизни веселье в его душе так скоро было омрачено.
– Пусть идет! И пусть несет свой крест, – тихо сказал Даут и незаметно перекрестил «господина в синих одеждах».
Эпилог
Одежда Никифора, правой руки самого эпарха[191] Константинополя, была дорогой и изысканной. Белый хитон из тончайшей шерсти с щедрой золотой вышивкой, просторные наножники из бархата небесного цвета, широкий пояс с огромными золотыми бляхами, инкрустированными рубинами, сапфирами и модным янтарем. Красного цвета сапоги с загнутыми носками при каждом движении поигрывали крупными изумрудами в окружении морского жемчуга. Неуместный в такой теплый вечер плащ с меховой подбивкой хрустел расшитыми серебром и золотом сказочными грифонами, а неснимаемая парчовая шапка торочилась дорогущим русским соболем.
Впрочем, испив пятую чашу крепкого вина, Никифор все же приподнял свой драгоценнейший головной убор и протер огромную лысину затканным золотом платком из тончайшего, как паутина, египетского льна.
Выучившийся на нотария[192] Никифор сразу же понял – если начальник бездарь и невежа, допускает ошибки, то первейший долг служивого – держать язык за зубами. Иначе до конца дней останешься нотарием, а то и еще хуже, будешь утопленником качаться на волнах Золотого Рога[193].
В городе святого Константина для достижения высших ступенек власти требовались не столько умственные способности и ученость, сколько ловкость и умение преданно услуживать начальству в законных и незаконных делах.
Никифор в этом преуспел. Как и преуспел во множестве грязных делишек, как во взяточничестве, так и в незаконной торговле. Поговаривали даже о том, что Никофор, будучи начальником столичной тюрьмы, по ночам выпускал воров и грабителей, которые половину добытого отдавали их благодетелю. Из-за этого даже бунт случился в Константинополе. А всего через год после подавления выступления всяких там лавочников и ремесленников Никифор купил себе вторую должность после эпарха.
И все бы ничего. И все бы хорошо. Но проклятые турки…
Никифор с тоской осмотрел рейд Галаты и многочисленные корабли, готовые к отплытию. Несмотря на поздний вечер, сотни семей, от первых лиц государства до бедняка горшечника, стремились попасть на борт быстроходных галер, чтобы уже через месяц оказаться на итальянском побережье или даже в самой Испании. Да где угодно, лишь бы не остаться в городе, который вскоре неприменно возьмут в осаду свирепые турки.
А в скорую осаду жители Константинополя верили не меньше, чем в царство небесное. Ожидал ее и Никифор. Ведь после произошедшего два месяца назад землетрясения множество христианских крепостей на пути к столице подверглись разрушению. Теперь туркам легко было добраться к сердцу Византийской империи и поразить его. Тем более, что дни напролет к уже турецким городам Цимпе и Галлиполи все прибывали и прибывали грозные гази, подстрекающие к святой войне дервиши и множество семей кочевников, мечтающих выпасать свои стада на равнинах Фракии и в болгарских предгорьях.
В городе только и говорили: «Не погибли ли мы? Не находимся ли мы в стенах, как бы в сети варваров? Не счастливцы ли те, кто перед опасностями и рабством спешит уплыть в дальние земли?»
Об этом думал и Никифор, принимая приглашение герцога наксосского на его галеру. К тому же он не мог отвергнуть старого друга и компаньона по многим сомнительным сделкам и торговым делишкам.
«А вдруг и впрямь придется бросить свой дворец и множество всякого добра и, отдавшись на милость Джованни, бежать на его, богом забытые, острова? Но могу ли я доверять старому другу? Скорее нет, чем да. Я ведь так хорошо знаю своего друга Джованни Санудо», – византийский вельможа почесал вздернутую бороденку, и со вздохом выпил еще одну чашу вина.
За бортом неудачно расположившейся близко от пристани герцогской галеры продолжал паниковать город, а порт кишел людьми, как вшами рубище нищего.
Но только его светлость герцог не думает покидать ставшими опасными воды Константинополя. Наоборот он стремится не только задержаться в них, но и пробыть долго. До того самого дня, пока император Иоанн Кантакузин не соблаговолит принять его. А это и в добрые времена было долго. Очень долго! А сейчас… Просто руки сами по себе разводятся. Да и как может Никифор устроить сейчас встречу? Ведь у герцога совсем нет золота для подкупа тех, кто устраивает прием. А без золота, сам должен понимать, и осел не чихнет. Тем более приближенный к императору!
