"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
– Мы… поговорим об этом, – будто через силу кивнул Ульв, уловивший намек на свою младшую дочь Альдис, но не слишком жаждущий выдавать ее за своего же человека. – Когда условие будет выполнено.
Мистина молчал, глядя на него.
Он получил ответ на тот вопрос, с которым приехал.
Конечно, мудрая королева Сванхейд умеет гадать по рунам и норны открывают ей судьбу, которую готовили смертным. Вот только Мистина был уверен, что норна, нарезавшая жребий Вальгарда ярла, сидит сейчас перед ним – невысокая ростом, немолодая, бородатая и избегающая прямо смотреть в глаза…
Но сейчас в глаза ему смотрела неземная дева – юная, прекрасная!
Цвет ее очей будто смешал в себе зелень свежей листвы, голубизну неба и влажность широкой реки.
– Кто ты? – в изумлении выдохнул Мистина.
– Броды мы охраняем! – сурово отозвалась дева, уперев руки в бока. – А ты кто таков и куда путь держишь?
– Не укажешь ли ты мне… – Мистина стряхнул наваждение и сообразил, что это все же не водяные духи, а девушки, которых он застал за обрядом.
Но и это было опасно, потому что мужчин в таких случаях ожидали неприятности, если они не могли постоять за себя.
– Я ищу дом Вальгарда ярла. Это здесь или там? – Он показал сначала на Люботину весь, потом на Варягино.
– Тебе нужно туда, – русалка указала через реку.
– Это ведь брод?
– Три перехода через реку широких есть. На первом отсекут тебе правую руку, на втором – левую ногу, на третьем – буйну голову.
Русалка шагнула к нему, так пристально и угрожающе глядя в глаза своими шальными глазами, что Мистина снова попятился. Сказал бы ему кто еще сегодня утром, что он отступит перед девушкой – на смех бы поднял!
– Я из рук твоих скамеечку смощу, я из крови твоей пива наварю, из буйной головы чару выточу…
– Эй, эй, не надо! – Мистина пятился, глядя на сумасшедших девок, которые, подбодренные смелостью своей предводительницы, наступали на него сомкнутым строем и сверлили такими же угрожающими взглядами. – Пропустите меня, я вам… шеляг целый дам!
– Не надо нам твоего шеляга. А надо нам головы молодецкой!
Испустив дикий вопль, русалки всей гурьбой кинулись на парней.
К тому времени пришельцы уже допятились до Великой: кинувшись назад, они вскоре оказались на кромке воды.
Тут их и настигли.
На каждого из троих набросилось по пять-шесть русалок: вопя и визжа, они повисли на плечах, стали щекотать сразу десятком рук, дергать, теребить, щипать!
Мистина на тот миг стоял с мечом в руке, но две одичавшие красотки кинулись ему в ноги, обхватили, повалили, несколько рук вцепились в запястье, кто-то даже укусил, и он выпустил рукоять.
Его поволокли к воде. Мистина орал и отбивался, но его держали за одежду, за длинные волосы.
Один из его парней вырвался и помчался со всех ног к своим, зовя на помощь; оттуда, увидя неладное, уже бежали люди.
Мистина ощутил под собой мокрый жесткий камень, услышал плеск волн. Он забился, будто огромная рыба: сейчас его утопят в жертву духам брода или еще каким троллям!
И тут его положили на камень и выпустили.
Он живо вскочил и принял стойку, собираясь обороняться, уже не шутя.
Оказалось, что спас его парень лет четырнадцати, стоящий в воде посреди брода.
– Элька! – закричал он.
Главная русалка дала знак всем своим уняться и слушала его, стоя по колено в воде.
– Иди домой! Прямо сейчас иди, тебя мать зовет. Она тебе сказать хочет важное… Что-то там с воеводой… вести пришли…
Прежде чем идти к матери, Эльга зашла в баню, где, собираясь в рощу, оставила одежду. Там она умылась, расчесала и заплела волосы, переоделась.
После возни у воды ее пробирала дрожь, и она надела «варяжское платье» из некрашеной серой шерсти: отец не любил видеть ее в поневе.
Когда она вошла, Домолюба сидела у стола, опустив руки на колени, а лицо у нее было странным – пустым, будто с него стерли все краски и чувства.
У двери стоял человек, при виде которого Эльга вздрогнула: это был ее двоюродный брат Асмунд. Вспыхнула радость, но тут же погасла: уж очень мрачен он был и даже не улыбнулся при виде сестры.
Почему он приехал один? Где все?
Заслышав шаги, Домолюба подняла глаза.
– Отец погиб, – тихо сказала она. – Вот… – Домолюба слегка кивнула на Асмунда. – Привезли. В Плескове он… и дружина. Поедем… сейчас.
У Эльги подкосились ноги, она присела на ближайшую лавку.
В ушах еще звучали слова, которые разделили всю жизнь на то, что было, и то, что стало.
А стало совсем, совсем не так, как было, и поправить уже ничего нельзя…
Это было первое, что она сумела осознать. Остальное тоже крутилось где-то рядом, но она чувствовала, что нельзя допускать его в сознание.
А не то ее раздавит…
– Поедем, – так же тихо и невыразительно сказала Домолюба и встала. – Стрый Толе… ждет…
Вслед за ней Эльга пошла во двор, потом за ворота.
У конца брода стояла лодка, на которой Аська и еще трое приплыли из Плескова. В ней сидел Торлейв, а рядом на берегу стояла его дочь Ута – тоже одетая и причесанная, с влажными рыжеватыми волосами и выпученными от ужаса глазами на бледном личике с россыпью первых золотистых веснушек. На Эльгу она взглянула со страхом, понимая, что та сейчас должна переживать, но не нашла слов.
Торлейв положил ладонь на голову дочери и легонько оттолкнул: дескать, ступай пока. А сам помог Домолюбе и Эльге перебраться в лодку, отпихнул ее от берега и запрыгнул сам.
По дороге все молчали.
Будто пытались дожить последние мгновения, пока все еще по-старому, по-прежнему…
Домолюба остановившимися глазами смотрела на воду и изредка судорожно сглатывала. Эльга сидела бледная, крепко сжав руки на коленях. Она уже забыла утренние песни и игры, венки и русалочью резвость – все, что было важно вот только что, вдруг разом отодвинулось далеко-далеко и рассеялось, будто пыль под широким взмахом метлы.
И держали эту метлу костлявые руки Марены…
Еще гребок, блеск мокрой лопасти весла в руках стрыя Толе – все ближе, ближе к неотвратимому.
Эльга глубоко втягивала в себя воздух, каждый раз – будто в последний…
На плесковской пристани виднелась толпа, здесь же стоял князь Воислав с женой и старейшинами. Все сгрудились возле лодок, в которых Эльга увидела знакомые лица хирдманов отцовской дружины. Многие были ранены – с повязками, и все очень хмуры. От Эльги с матерью люди отводили глаза, будто стыдились.
Их подвели к лодке, где на дне лежало что-то длинное, покрытое плащом. Из-под плаща торчали ноги в знакомых башмаках и вязаных серых чулках; на башмаках засохла тина и грязь.
А когда хирдман откинул другой край плаща, в глаза бросилась знакомая светлая борода с двумя длинными тонкими косичками.
Среди всеобщей тишины Домолюба глубоко вдохнула, закрыла глаза и вдруг завопила изо всех сил, выпуская это давящее напряжение:
В конце этого долгого дня все уже были дома, в Варягино.
Тело воеводы привезли, обмыли и положили в бане; вернувшиеся хирдманы разошлись по своим местам, и стало видно, как много осталось свободных. Дружина потеряла погибшими почти треть, из уцелевших многие были ранены, и еще пятеро едва ли смогут выжить.
Домолюба продолжала причитать как положено, а Эльга занялась пострадавшими – не зря же ее столько лет обучали искусству врачевания. Она хваталась за всякое дело, потому что только когда руки и мысли были заняты, ей удавалось дышать.
