Ганс Лихт - Сексуальная жизнь в Древней Греции
Двое лучей тут меня обожгли: один — от Эрота, —
Впрямь у мальчишки из глаз; солнца — вторые лучи,
Эти — ночь усыпила, а первые — те в сновиденьях
Образ его красоты все разжигают сильней.
Сон, облегчающий многих, принес мне одни лишь мученья,
Эту являя красу, льющую в душу огонь.
[перевод Ю. Шульца]
Боль мне сердце терзает — самым копчиком ногтя
Резвый, беспечный Эрот больно царапнул его.
Молвил с улыбкой он: «Вот и снова сладостна рана,
Бедный влюбленный, и мед жарко горит от любви!»
Если в толпе молодой вдруг вижу я Диофшгга,
С места не сдвинуться мне, сил не осталось моих.
[перевод Ю. Голубец]
3. АСКЛЕПИАД
(Anth. Pal., xii, 135, 162, 163)
Асклепиад Самосский считался учителем Феокрита, который высоко ценил его как поэта и человека. Эпиграммы, дошедшие под его именем, отмечены изяществом формы и нежностью чувства; одиннадцать эпиграмм сохранились в «мальчишеской Музе» «Антологии»; вот одна из них:
Страсти улика — вино. Никагора, скрывавшего долго
Чувства свои, за столом выдали чаши вина:
Он прослезился, потупил гл^за и поник головою,
И на висках у него не удержатся венок.
[перевод Л. Блуменау]
В другой эпиграмме поэт изображает Афродиту, которая дает малышу Эроту уроки чтения и письма. Однако итог ее усилий оказывается весьма отличным от ожидаемого; вместо текста ученик вновь и вновь перечитывает имена двух красивых мальчиков, которые связаны тесными узами сердечной дружбы; нежное восхваление отроческой дружбы мы встретим также в принадлежащей тому же автору эпиграмме 163.
4. КАЛЛИМАХ
(Anth. Pal., xii, 102)
Каллимах из североафриканской Кирены жил между 310—240 гг. до н. э. Он является самым выдающимся эпиграмматистом алексан-
дрийского периода. После обучения в Афинах вместе с уже известным нам поэтом Аратом мы находим его в Александрии: поначалу Каллимах — прославленный преподаватель и грамматик, затем, при дворе Птолемея Филадельфа, он становится одним из деятельнейших сотрудников всемирно известной, широко разветвленной библиотеки. Его литературная деятельность была посвящена главным образом науке, но он не был чужд и поэзии. В оставленных им эпиграммах отчетливо слышится эротическая нота, и в двенадцатой книге «Антологии» мы находим ни много ни мало — двенадцать стихотворений Каллимаха, воспевающих красоту хорошеньких мальчиков и посвященных таинствам Эрота. Он знает, как осветить неисчерпаемый предмет с поразительно интересной новой точки зрения:
Ищет везде, Эпикид, по горам с увлеченьем охотник
Зайца или серпы следов. Инею, снегу он рад...
Если б. однако, сказали ему: «Видишь, раненый насмерть
Зверь здесь лежит», — он такой легкой добычи б не взял.
Так и любовь моя: рада гоняться она за бегущим,
Что же доступно, того вовсе не хочет она.
[перевод Л. Блуменау]
5. ДРУГИЕ ПОЭТЫ
Наряду с указанными выше великими поэтами в двенадцатой книге «Антологии» своими эпиграммами о любви к мальчикам представлены двадцать четыре поэта второго ряда.
От Диоскорида (II век до н. э.) помимо прочих до нас дошла такая эпиграмма (171):
Ты, в паломничий путь Евфрагора красавца унесший,
Вновь вороти его мне, сладостный ветер Зефир,
Долго его не д^ржи; ведь даже короткое время
ТысячЬлетьем сочтет любящий в сердце своем.
[перевод Ю. Шульца]
Риан Критский (расцвет — III век до н.э.), раб по происхождению, был поначалу смотрителем в борцовской школе. О предпочтении, которое он оказывал юношам, можно судить по его стихам: так, нам известно, что служение Аполлона царю Адмету объяснялось им эротическими причинами (ср. Каллимах, «Гимны», ii, 49). Из одиннадцати сохранившихся эпиграмм шесть посвящены мальчикам; они несколько фривольны, зато остроумны и исполнены изящества. Он добился успехов в области филологии, подготовил ценные издания «Илиады» и «Одиссеи» и прославился как эпический поэт, особенно как автор поэмы о второй Мессенской войне.
Мы уже цитировали его стихотворение, где он говорит о «Лабиринте мальчиков, из которого нет спасенья»; к этому можно добавить еще один образчик его творчества:
Дексиник, ловивший в тени под зеленым платаном
Черного клеем дрозда, птицу за крылья схватил;
И со стенанием громким кричала священная птица...
Я же, о милый Эрот, юное племя Харит,
Я бы на месте дроздов, — лишь бы в этих руках оказаться,
Рад бы не только кричать, — слезы сладчайшие лить.
[перевод Ю. Шульца]
Одна из эпиграмм Алкея Мессенского (xii, 64) нежна и отмечена тонкостью чувства:
Писы хранитель, о Зевс, Пифенора, Киприды второго
Сына, венком увенчай ты под Кронийским холмом!
Ставши орлом, у меня не похити, однако, владыка,
Отрока кравчим себе, как Дарданида давно.
Если ж угодный тебе я от Муз приготовил подарок,
То о согласье скажи дивного отрока мне.
[перевод Ю. Шульца]
Алфей Митиленский (там же, 18) становится на оригинальную точку зрения в следующей эпиграмме из шести строк: «Несчастливы те, в чьей жизни нет любви, ибо без любви трудно что бы то ни было сделать или сказать. Я, например, слишком медлителен, но попадись мне на глаза Ксенофил, я полетел бы к нему быстрее молнии. Посему прошу всех: не робейте, но следуйте сладостному желанию: любовь — оселок души».
Автомедонт (там же, 34) берет шутливый тон в следующей эпиграмме: «Вчера я ужинал с наставником мальчиков Деметрием, блаженнейшим из мужей. Один отрок сидел у него на коленях, другой выглядывал из-за плеча, третий, вносил блюда, а последний подливал вино, — восхитительная четверка. Я спросил его в шутку: «Что, друг любезный, по ночам ты тоже с ними занимаешься?»
Звен (Anth. Pal., xii, 172; ср. Катулл, 85) находит новую формулировку для неподражаемого Odi et ото Катулла: «Если ненависть — боль и любовь — боль, то из двух зол,я избираю рану боли благой».
Юлий Леонид (Anth. Pal., xii', 20) воспользовался собственной удачной находкой:
Зевс, должно быть, опять удалился на пир к эфиопам, Или же златом проник в милой Данаи чертог.
Диво великое: как красу Периандра увидев,
Юношу милого Зевс вновь не восхитил с земли?
Или мальчиков бог больше, как прежде, не любит?..
Наконец, отберем три (xii, 87, 116, 123) из тридцати пяти анонимных эпиграмм, дошедших в составе двенадцатой книги «Антологии».
Бог ужасный, Эрот, никогда ты меня не направишь
К женщине — страстью к одним юношам пылко горю!
То я Демоном пылаю, то должен завтра Йемена
Видеть — так вот всегда длятся мученья мои!
Если бы я только двоих и видел! Как будто из сети
Страстно рвется ко всем зренье безумное вновь!
[перевод Ю. Голубец]
Другой раз страсть проводит поэта невредимым сквозь все опасности после буйной попойки:
