Геннадий Ананьев - Князь Воротынский
– Рискую. Верно: либо пан, либо пропал. И еще одно меня мучит: как наше поражение на судьбе России скажется? Хоть и говорят с исстари, будто мертвые сраму не имут, только не верно это. Проклянут нас потомки наши, как проклинают сербы нынешние тех воевод, которые не смогли одолеть турок под Косово. Народ все помнит. Особенно, плохое. Доброе скорей забывается, когда мир и достаток. И все же я хочу сечи! Надеюсь победить!
– Что мне делать?
– Бежать к Девлетке. Так, мол, и так: в гуляе тысяч двадцать, не более, но весть пришла, что поспешает на выручку сам царь с великими полками. Стой на этом, ежели даже пытать начнут, – и спросил тревожно: – Выдержишь?
– Не сумлевайся, князь. Поверит хан.
Все вроде бы чин чином сделали, даже погоню устроили, но не вдруг хан поверил перебежчику, хотя, казалось бы, говорит он правду. Что войска мало осталось, тут и гадать нечего. Пусть не смог Теребердей-мурза посечь неверных, но если он потерял половину из каждого тумена, то и гяуров пооил достаточно. И то, что царь послал войско, что ж тут удивительного, но сам ведет то войско – это сомнительно. А боярин Николай Селезень смотрит в глаза преданно и убеждает:
– Разобьешь, великий хан, остатки и без того малой рати Воротынского, сядешь сам в гуляй-городе и встретишь царя как подобает. Когда же его пленишь, кто тебе поперек слово молвит? Престол российский твой. Кремль сам ворота отворит.
– Ты говоришь, в обозе мало войска, но почему тогда мой мурза Теребердей четырьмя туменами не смог сломать деревянную изгородь перед обозом?!
– Сам он виноват. В лоб пошел, а там пушки, там рушницы, туда все ратники сбежались со всех концов обоза. Да и рвом гуляй-город от покосного поля отгородился. Начни бы штурм он со всех сторон, взял бы гуляй как нечего делать. И не стоял бы я перед тобой, великий хан. Не хочу класть голову за изверга Ивана. Был бы царь как царь, можно было бы не жалеть живота своего, а за изверга… чести много…
Заманчиво, если не лукавит сбежавший от своего хозяина боярин. Хан для верности повелевает:
– Пусть повторит это под пыткой!
А Селезень, трусливо съежившись, затараторил захлебисто:
– Отчего не веришь верному рабу своему? Не корысти ради прибежал к тебе, а служить честью и правдой. Казнишь меня, кто больше к тебе побежит? В прошлом году не послушал серпуховчан Русина и Кудияра Тишкова, кто к тебе нынче побег? Никто. Я один осмелился.
И в самом деле, не поверил в прошлом году перебежчикам хан, а говорили они правду: князь Иван был в Серпухове с малым войском. Боясь ловушки, протолкался возле Тулы, упустил время, дал возможность князю Ивану сбежать. Кусал потом свои пальцы, да толку от того никакого. «Поверить без пытки? Заманчиво и очень опасно. Пусть его попугают как следует!» Истуканом сидел крымский хан, не отменяя своего приказа, и нукеры поняли: пора тащить из шатра русского боярина. Как только выволокли Селезня из шатра, хан сразу же заговорил:
– Мы считаем, что гяур-боярин сказал правду. Согласны ли с этим нойоны мои и темники?
Первым склонил в низком поклоне голову Те-ребердей.
– Русских, мой повелитель, многое множество…
Но его резко прервал нойон Челимбек:
– Ты, почтенный темник, говоришь так потому, что перебежавший боярин обвинил тебя в неумелом штурме. Гяуров не может быть много. Перебежчик прав. Если мы упустим время, подоспеет крепости помощь. Не придется ли нам тогда стегать камчами коней, чтобы спасти свои тумены?!
– Ты прав, нойон Челимбек! Вот наше слово: готовьте все тумены к штурму. С рассветом окружим обоз гяуров и начнем штурм.
В отличии от Девлет-Гирея, князь Михаил Воротынский не стал ждать рассвета. Как только сообщили ему, что боярин в руках у крымцев, он тут же велел всем воеводам выводить полки из крепости и выделил каждому проводника, чтобы указал тот место. Никифор Двужил и Косма эти места уже определили. Чтоб близко, но и укромно. Сигнал к действию – дым в гуляй-городе. Если же хан не поведет тумены на штурм, вестовые сообщат, как дальше поступать.
Главный воевода и верил в успех боярина Селезня, и сомневался. Однако считал, что преследовать крымцев, когда они попрут к себе, можно не только из гуляй-города. Конечно, потребуется время, чтобы вывести полки из чащоб, но овчинка стоит выделки, ибо главное на сегодня – разбить крымцев, если они навалятся на гуляй-город. «Хорошо бы со всех сторон полезли. Вот тогда – успех. Селезню тогда – великая слава!»
Юрген Фаренсбах, воеводы Коркодинов и Сигорский ни свет ни заря подняли своих соратников, расставили по местам. Особенно много хлопот вышло с посохой. Мужики понимали, что предстоит им топором не податливое дерево тесать, не пилой вжикать, а рубить живых людей, хотя и нехристей, но для них это так непривычно, что переспрашивали они одно и то же по несколько раз, определяя себе образ своего действия. Но все в конце концов уладилось, и воеводы сообщили Никифору Двужилу (а именно его оставил Воротынский за главного воеводу, наказав особенно не спешить с дымом, но и не припоздниться), что пусть татары лезут, для встречи их все изготовлено.
Двужил после этого сам поехал по всем стенам крепости, чтобы подправить, если что не так. Особенно придирчиво глядел, не оставлена ли где посоха без рыцарей-наемников и порубежников, и где замечал такое, тут же повелевал добавить опытных ратников. Еще и к пушкарям велел побольше обороняющихся – бойницы все же достаточно вольные, и если добегут до них штурмующие, встречать их тут надлежит дружно. Не успел еще Двужил закончить объезд, как наблюдатели донесли:
– Татары!
Никифор не поторопил коня, продолжал ехать шагом, словно ничего особенного не случилось. Он ждал, как дальше поведут себя крымцы, попрут через поле в лоб, как прежде уже поступали, либо начнут окружать гуляй-город в осаду. Каждый маневр вражеский определял и его дальнейшие распоряжения. Вот он и не среагировал на первый доклад наблюдателей. Новый доклад:
– В осаду, похоже, намерились. Тьма-тьмущая воронья!
«Значит, есть час времени».
Окончив объезд, поднялся Двужил по лестнице к наблюдателю. Отменное место: в середине гуляй-города почти на макушке кряжистого дуба спилены ветки и сооружена круговая площадка с перилами – во все стороны хорошо все видно. Здесь и решил Никифор Двужил остаться, чтобы наблюдать за ходом боя. А для быстрой связи с воеводами повелел прислать дюжину вестовых и сигнальщиков. Костер ладить повелел рядом, чтобы услышали костровые с голоса приказ дать дым. Крымцы действовали по вековой татарской тактике: передовыми сотнями стремительно замкнули круг, а потом уже неспешно стали подтягиваться остальные силы. Действительно, тьма-тьмущая. Выходит, все тумены послал Девлет-Гирей на гуляй-город. Это – хорошо. «Сдюжить бы с часок с гаком. Озвереют, забудут про спины, – рассуждал Двужил. – Вот тут в самый раз князю в сечу идти».
