Юрий Когинов - Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона
Худое костистое лицо маршала Бертье вытянулось и стало похожим на большую церковную свечу: желтый воск и красный язычок огня-носа. Так же, как появился, начальник штаба почел за благо удалиться тихими шажками.
— Неврастеник! — заорал Наполеон на зятя. — Что пишет тебе Каролина, зовет домой к вашим набитым золотом сундукам? Ты теперь только на это и способен — караулить свои богатства. Но ты не подумал о том, какой славой мы покроем себя и что весь свет скажет, когда узнает, что мы в четыре месяца завоевали две большие северные столицы!
— Святые отцы! Да вразумите вы, наконец, заблудшего своего сына! — рухнул на колени Неаполитанский король. — Что я тебе говорил перед Смоленском? Москва нас погубит, сказал я тогда. Но ты не внял моим предостережениям. Я в Смоленске искал смерти, чтобы избежать позора. Теперь же ты, с кем я был во всех славных битвах, сравниваешь меня с мародером. Я докажу тебе, кто такой Иоахим Мюрат. Благо здесь, под Москвою, есть немало мест, где можно с достоинством и честью принять смерть!
Аккуратно расчесанная и напомаженная жидкая челка на лбу Наполеона взмокла и, сбившись набок, открыла круглый желтый череп. Он охватил голову руками и навалился всею грудью на стол. Глаза снова наткнулись на донесение посла из Варшавы.
Первое сообщение, полученное из герцогства Варшавского двумя днями ранее, его потрясло: сборище казаков, объявившееся невесть откуда, прошло почти все герцогство, наводя панику и пуская в распыл заготовленные для Великой армии запасы. И — как удар в сердце — знакомое имя: полковник Чернышев.
Вот чего он боялся все долгие месяцы, пока готовил поход в Россию, — выступления русских к Висле. Польша! Он так и обратился к войскам на Немане: «Солдаты! Вторая польская война началась. Россия увлечена роком, да свершится судьба ее!..» Осторожный Александр выжидал. Он хотел, но боялся войти в Варшаву. Он, больше всего на свете дорожащий своим образом благородного ангела-спасителя, ждал момента, когда его позовет Европа.
«Теперь я знаю: мою тревогу еще в Париже разгадал умный Чернышев и подал ему, Александру, мысль, которая страшила меня. Сейчас, когда я завоевал Москву, он, полковник, ударил мне в спину. Он верно рассчитал: совершить этот маневр не поздно даже в теперешнем случае. Напротив, парализовать тылы, когда моя армия растянулась почти на тысячу лье от Парижа, — это предвестник гибели».
В первом сообщении значилось: за восемь дней похода, пройдя пятьсот верст, Чернышев взял в плен двести австрийских и французских солдат. С каждого города и местечка собрана огромная контрибуция. Жерла пушек, отбитых в бою, Чернышев приказал заклепать и орудия бросить в воду. Запасы продовольствия частью розданы неимущим и увезены с собою, в большинстве же сожжены.
Наполеон поднял голову и встретился взглядом с зятем.
— Так что ты считаешь нам следует предпринять? — выдавил из себя.
— Уходить, ваше величество! Ты прекрасно знаешь, что об этом помышляю не я один — все твои маршалы и генералы, каждый солдат.
— Бежать и не наказать Александра? — вскочил император. — Слыхал, что делает твой знакомец полковник Чернышев на наших коммуникациях?
— Я так и полагал: эти храбрые парни еще потреплют нам нервы! У них — казаки. Подвижная, легкая кавалерия, которой нет в нашей армии. И им не нужны грандиозные сражения, чтобы нас в конце концов разбить. Атака — здесь, внезапное нападение — там. Храбрецы! Право, как солдат, я завидую Чернышеву, — увлекся Неаполитанский король.
«Да заткнись ты, клоун в страусовых перьях! Всего один раз ты и открыл свой рот по делу, когда в бою, в Италии, пуля пролетела у тебя между зубами, — хотел сказать Наполеон. — Был бы сомкнут рот, оставаться тебе без языка».
Но махнул рукою, не став напоминать не раз уже в глаза сказанное.
— Ступай!
Стало нестерпимо душно. Или так воспалился лоб? Ткнул кулаком в узкую, со средневековыми свинцовыми переплетами, форточку. Ворвалось колючее дыхание зимы, пришедшей, как назло, уже в октябре.
Снова подумал о царях, которые здесь жили — то в леденящей стуже, то окутанные смрадным жаром.
«Варвары, дикари! Сжечь свою столицу, пустить в одночасье в распыл все, что создавалось веками! Да есть ли у них что трепетное и святое, что связывает их с памятью собственных же предков?
Впрочем, о какой кровной связи может идти речь в стране, населенной кочевниками, для кого и собственная отчизна и наша Европа — перекати-поле. Вон вчера орды казаков были где-нибудь в финских болотах под Петербургом или здесь, в подмосковных лесах, а сегодня уже жгут польские города.
И это все они, орды Александра, который еще имеет наглость выдвигать свои притязания на Польшу и остальную Европу. Нет, надо раз и навсегда отбросить их в приполярные льды, чтобы по крайней мере лет двадцать пять они не вмешивались в дела цивилизованных стран, не требовали у меня отчета в том, что происходит, к примеру, в Германии. Пусть они пускают англичан в свой Архангельск, на это я могу в конечном счете дать согласие. Но Балтийское море должно быть для них закрыто!
Почему Александр не объяснился с Лористоном, который был у него в Петербурге? Или совсем уж недавно — с Нарбонном, которого непристойно выдворил из Вильны?
Он считал, что разгадал меня и что он более проницательный политик, чем я. Теперь же он видит, что прогадал, что дело серьезно, что его армии почти разбиты.
Единственное спасение для Александра — подписать со мною мир. И подписать именно здесь, в сожженной Москве!
Прошло то время, когда Екатерина Вторая делила Польшу, заставляла дрожать слабохарактерного Людовика Шестнадцатого в Версале и в то же время устраивала так, что ее превозносили все парижские болтуны.
После Эрфурта Александр слишком возгордился. Приобретение Финляндии, которую я ему, можно сказать, подарил, вскружило ему голову. Если ему нужны победы, пусть он бьет персов, но пусть не вмешивается в дела Европы. Цивилизация отвергает этих обитателей Севера. Европа должна устраиваться без них».
— Что там еще у вас? — Наполеон прервал свои размышления, недовольно обернувшись к вошедшему адъютанту.
— Депеша, ваше величество. Отряд русских напал на нашу колонну на дороге, ведущей из Вильны в Минск. Разгромлен обоз, отбиты пленные русские офицеры и с ними генерал. Нападающие прошли через наши гарнизоны и соединились с корпусом русских под командованием князя Витгенштейна, что обороняет подступы к Санкт-Петербургу.
— Кто предводительствует отрядом?
— Докладывают: полковник Чернышев.
«Нет, этот азиат и скиф истощает все мое терпение, — Наполеон вернулся мыслью к Александру. — Надо немедленно поставить его на место».
