Фредерик Марриет - Приключения Виоле в Калифорнии и Техасе
Наконец, наши лишения кончились; мы попали в область, изобиловавшую буйволами, стада которых попадались нам ежедневно. Мы с увлечением охотились на могучих властителей прерий. Один из них, между прочим, запорол мою лошадь до смерти и положил бы конец моим приключениям, если бы не меткий выстрел Габриэля. Я имел глупость заменить ружье луком и стрелами, желая похвастаться своим искусством перед моими спутниками. Мое тщеславие обошлось мне дорого, так как буйвол был огромный. Семь стрел сидели в его шее, но я потерял одну из лучших лошадей, какую только можно найти на западе, и моя правая нога была порядком помята.
Среди наших спутников апачей оказались два команча, которые пятнадцать лет тому назад были свидетелями смерти пресловутого Овертона. Так как этот негодяй в течение короткого времени служил в качестве английского агента в Компании Мехов, то его дикий и романтический конец, вероятно, заинтересует многих читателей, знавших его лично; во всяком случае он может служить образчиком беззаконной карьеры многих авантюристов этих западных пустынь.
Сорок четыре года тому назад один испанский торговец поселился у тонквевасов, индейского племени, отделившегося от команчей и жившего у подошвы Зеленых Гор. Он женился на индианке и жил припеваючи, не платя никаких налогов, но при случае взимая их с поселков провинции Санта-Фе. В одной из этих разбойничьих экскурсий он попался в плен и был повешен, происшествие, не представлявшее ничего особенного в те времена и вскоре забытое как испанцами, так и тонквевасами. Он оставил после себя, кроме жены с ребенком, довольно богатое имущество; но племя завладело его богатством, а вдову с ребенком выгнало. Случайно она наткнулась на одного канадского охотника, соскучившегося в одиночестве, который, не имея выбора, взял ее в жены.
С течением времени ребенок вырос и рано проявил необыкновенную способность к языкам. Мать его умерла, а охотник, вспомнив о счастливых днях, которые он проводил когда-то среди цивилизованных людей Востока, решил вернуться туда и взял с собою юного метиса, к которому успел привязаться. Они явились в Сан-Луи, где метис выучился английскому языку, а в один прекрасный день, отправившись с своим отчимом к осагам, убил его по дороге, завладел его лошадью, ружьем и пожитками и начал самостоятельную жизнь.
Долгое время он не навлекал на себя никаких подозрений, да если и навлекал, то не особенно заботился о них. Он переходил от одного племени к другому, ведя беззаботную жизнь, вполне соответствовавшую его вкусам; и так как он был необходим индейцам в качестве переводчика при их сношениях с белыми, то ему предоставляли жить, как хочет. Бродяжническая жизнь нравилась ему, и торговцы, встречая его то у павниев, то команчей, то у кровов, то у тонквевасов, прозвали его «Turn over» («вертун»); прозвище это превратилось путем перестановки, в «Overturn», а затем в Овертон.
К этому времени все убедились, что Овертон большой мошенник, но так как он был полезен, то английские компании пользовались его услугами и платили ему большое жалованье. В конце концов, однако, убедившись, что он почти никогда не бывает трезвым и слишком склонен присваивать себе то, что ему не принадлежало, хозяева отказались от него, и он вернулся к своему прежнему образу жизни. Потом он сошелся с несколькими янки, обратившимися к нему с какими-то предложениями, которые он принял; в чем они заключались, никто не мог в точности сказать, но всякий мог догадаться, зная, что одним из самых выгодных способов наживы считается надувание индейцев при помощи какого-нибудь бессовестного переводчика, который, разумеется, получает долю прибылей от этих почтенных операций. В течение некоторого времени он как нельзя лучше ладил с своими новыми патронами, и так как нет ничего дешевле военных чинов в Соединенных Штатах, то метис сделался полковником Овертоном, в сапогах со шпорами, куртке с галунами и при шпаге. Янки были хитры, а Овертон еще хитрее и надувал их так же, как индейцев. Этот священный союз, в конце концов, рушился; тогда Овертон удалился в горы и под покровительством мексиканского правительства пустил в ход целую систему предательства, имевшую большой успех в течение некоторого времени. Он присутствовал обыкновенно при переговорах между индейцами и торговцами. Когда торг кончался к общему удовольствию, обе стороны, естественно, приходили в хорошее настроение духа и завершали дела выпивкой. Тут-то и наступал черед Овертона. Индейцев он уверял, что торговцы дожидаются только, пока они уснут, чтобы перерезать их и взять обратно свои товары. То же самое он говорил торговцам об индейцах. В результате следовало побоище, тем более ожесточенное, что обе стороны были под влиянием винных паров. Тогда полковник, с помощью нескольких негодяев, под предлогом заботы о целости вещей, нагружал мулов мехами и товарами, отправлялся в Санта-Фе и там продавал свою добычу за треть стоимости. Никто не заботился о том, как она попала в его руки: он продавал за бесценок — этого было достаточно.
Его плутни и грабежи этого рода были так многочисленны, что Овертон сделался ужасом гор. Индейцы поклялись скальпировать его, канадцы дали обет уходить его до смерти, англичане объявили, что повесят его, а янки обещали подвергнуть его индейской пытке. Мексиканцы, не находя более возможным покровительствовать ему, назначили премию за его голову. При таких обстоятельствах Овертон почувствовал отвращение к обществу, скрылся неизвестно куда, и два года о нем не было ни слуха, ни духа, когда однажды партия команчей и тонквевасов, возвращавшаяся с какой-то экспедиции, повстречалась с одиноким всадником. Все узнали Овертона и немедленно пустились за ним в погоню.
Погоня затянулась. Под Овертоном была превосходная, сильная лошадь, но неровная, каменистая местность не позволяла ему скрыться из глаз своих преследователей. Наконец он достиг плоской возвышенности, заросшей высоким сосновым лесом, и уже считал себя спасенным, так как по ту сторону леса тянулась на много миль гладкая, ровная долина, на которой он мог значительно опередить погоню и скрыться. Он мчался во весь опор, прислушиваясь к диким воплям преследователей, шпорил коня, уже покрытого пеной, миновал лес, и к своему ужасу и изумлению увидел, что между ним и долиной тянется страшная пропасть в двадцать пять футов шириною и двести глубиною. Что было делать? Усталая лошадь отказывалась прыгнуть, а сзади доносились крики индейцев, поощрявших друг друга.
На краю пропасти лежало длинное, пустое внутри бревно, которое, вероятно, притащили сюда с намерением сделать мост через пропасть. Овертон соскочил с лошади, подвел ее к самому краю и ткнул ножом. Благородное животное сделало прыжок, но силы изменили ему, оно ударилось грудью о противоположный край пропасти и рухнуло в бездну. Беглец забрался под бревно и притаился там в надежде, что ему, быть может, удастся ускользнуть. Он ошибся: его заметили. Через несколько минут индейцы высыпали из леса и собрались вокруг бревна. Уверенные в том, что добыча не уйдет от них, они решили подвергнуть его моральной пытке, и притворились, будто не знают, куда он девался.
