Алексей Мусатов - Костры на сопках
Верстах в двух от привала, где река круто поворачивала на север, Завойко заметил обнажение горной породы. Он приказал солдатам отбить кусок серого камня, пристально осмотрел его и положил в мешок, притороченный на спине у грузовой лошади.
— Да вы, ваше превосходительство, не иначе как всю Камчатку собираетесь в свой мешок положить! — усмехнулся Лохвицкий, косясь пренебрежительно на разбухшие мешки, где уже лежали собранные в пути камни, и срезы дерева, и пучки каких-то неведомых трав.
— Добрый камень, — серьезно ответил Завойко, будто не замечая иронии в тоне своего собеседника. — Такой камень пригоден на мельничные жернова. А они нам вот как нужны! Не все же нам на привозном жить! Хлеб из Сибири, лес из Канады… Жернова — и те из Кронштадта везем. Точно мы на голой земле обитаем… А кругом же нас богатства сказочные, вы только приглядитесь!
— Какие же здесь мельницы, Василий Степанович? Молоть-то что? По всей Камчатке днем с огнем хлебного колоса не сыщешь! — Так-то оно так, да пора за ум взяться нам. Научим, сударь, камчадалов к землю пахать, и хлеб сеять, и капусту с репой выращивать. Не все же им на сушеной рыбе сидеть. Я, Аркадий Леопольдович, думаю в столицу оказию послать, просить гарнизон наш солдатами пополнить. Да чтобы поболее среди них было людей крестьянского звания. Расселю их по Камчатке, пусть они инородцев хлебопашеству поучат, к земле приохотят, к крестьянскому хозяйству… Вот тогда нам все богатства здешние сгодятся, и жернова тоже… Земли-то здесь хороши.
Завойко, все больше и больше воодушевляясь, не столько перед Лохвицким, сколько перед самим собою рисовал заманчивые планы освоения богатейшего края.
Сбивая плетью головки цветов, Лохвицкий с неприязнью думал о Завойко: “Сам беден, как церковная мышь, а рассуждает о богатствах Камчатки, как о своих собственных!”
Егорушка, посвежевший после купанья, все порывался ускакать на своей лошаденке далеко вперед или махнуть к синеющим в стороне сопкам. Но отец запретил ему удаляться от отряда. Непрерывный шорох и свист неведомых птиц, копошившихся в траве, тревожили и распаляли воображение мальчика. Ему рисовались картины, одна причудливее другой. Вот из того густого кустарника на тропинку выскочат разбойники, завяжется жаркая схватка. Егорушка врежется в самую гущу, поймает атамана… То ему казалось, что страшный зверь притаился в зарослях и ждет того момента, когда Егорушка подъедет поближе, чтобы одним прыжком вскочить на круп лошади… Представлялось ему, как он приедет домой и будет рассказывать о приключениях, которые пришлось пережить, путешествуя с отцом.
Точно качаясь на зеленых волнах травы, то шагом, то переходя на рысь, всадники продвигались вперед без всяких происшествий.
Глава 2
Миновав горячий сернистый источник, путники встретили группу камчадалов. На плечах они несли связки шкурок. Заметив вооруженный отряд, камчадалы сошли с тропинки, остановились и низко поклонились.
— Здравствуйте! — ответил на приветствие Завойко и сдержал коня. — Куда путь держите?
Камчадалы поклонились еще раз, но продолжали молчать, поглядывая то на Завойко, то на плечистого, с маленькими, глубоко запавшими глазами камчадала, одетого в камлейку из оленьей кожи, — как видно, этот камчадал был у них за старшего.
— Спроси, Силыч, — кивнул Завойко проводнику.
Гордеев обернулся к камчадалу в камлейке из оленьей кожи, и они заговорили на местном языке, сопровождая речь мелкими торопливыми движениями всего тела.
— Да он сам по-русски горазд, — сказал Гордеев и подтолкнул камчадала в камлейке к Василию Степановичу.
— К вашей милости собрались, в Ниякину[1] — неуверенно заговорил тот. — Заступничества просим, ваша милость. Вызвольте из беды, совсем камчадал оскудел.
— Что ты хочешь, братец?
Камчадал в камлейке кивнул на своих спутников, увешанных мехами:
— Помогите добришко сбыть мало-мало…
— А что же купцы? — нахмурился Завойко. — Не покупают?
Камчадал в камлейке замялся, просяще посмотрел на Гордеева и торопливо заговорил на своем языке.
— Ну что там, выкладывай, не бойся! — нетерпеливо проговорил Завойко. — Что, обижают купцы?
— Обижают, морят голодом, — торопливо заговорил камчадал. — Совсем нет житья… Зверя бить нечем — купец пороха не дает. Купец водку дает, бусы дает. Бусы кушать не будешь… Что бедному камчадалу делать? Пропадать! Камчадал говорит — в Ниякине большой начальник купцов в руках держит, камчадалу помогает.
Завойко соскочил с седла, подошел к камчадалам, молча потрогал шкурки зверей. Были тут голубоватый дымчатый соболь, огненная куница, палевая белка.
— Ах, ушкуйники! Варвары! Как торгуют! — бормотал сквозь зубы Завойко. — За такой товар тысячи загребают, а людям копеечные бусы привозят! Да таких купцов надо отсюда взашей гнать! Такой торговлей они мне весь край опустошат, не хуже чумы. А нам здесь жить, строить, как на исконной русской земле. — Он обернулся к Лохвицкому: — Аркадий Леопольдович, я же распорядился: купцов должны сопровождать особые чиновники с солдатами, и обязаны они смотреть, чтобы торговля шла честно, по людским законам.
— Осмелюсь доложить, Василий Степанович, — заговорил Лохвицкий, не отрывая глаз от соболиной шкурки на шее камчадала: — купцы и без того в большой обиде на вас. Жалобу в Петербург отправили — якобы стесняете свободу коммерции.
— “Свободу коммерции”! — возмутился Завойко. — Спаивать народ, забирать у инородцев последние средства существования, не давая ничего взамен, — это, что ли, “свобода коммерции”? Нет, грабить Камчатку никому не позволю, законов человеческих не преступлю! Пусть шлют хоть тысячи доносов!
Он в волнении несколько раз с силой хлестнул нагайкой по высокой траве, потом, успокоившись, сказал Лохвицкому:
— Напишите немедля Максутову — пусть он поможет камчадалам продать меха да проследит, чтобы из Петропавловска ни один купец без чиновника и солдатского дозора не выезжал.
— Слушаюсь, ваше превосходительство! — с почтительной готовностью ответил Лохвицкий и, достав из кожаной сумки бумагу и перо, принялся писать.
Когда письмо было готово, Василий Степанович передал его камчадалу в камлейке:
— Дойдешь до Петропавловска, братец, вручишь эту бумагу капитану Максутову. Он тебя в обиду не даст. Получите порох, муку… А домой вернешься — скажи камчадалам: пусть промышляют безбоязненно. Государству от этого, польза великая.
Камчадал спрятал записку, низко поклонился и, обернувшись к Гордееву, что-то скороговоркой сказал ему. Тот одобрительно кивнул головой.
