Бенджамин Рошфор - Фанфан и Дюбарри
— У неё связи при дворе, она знакома с монсеньором.
— Нет, это невозможно. Я умерла бы от стыда!
Но все же, когда следующие четыре дня не принесли ничего нового, Жанна собрала все свое мужество и как-то вечером отправилась к мадам де Делай. Та не забыла, что над ней повис баронский титул — последнее время она думала о нем беспрестанно, и это делало её необычайно нервозной, часто ни с того ни с сего переходящей со смеха на плач. И потому девушку, которую когда-то приветила и от которой во многом зависело её собственное будущее, приняла как ни в чем не бывало, с подчеркнутой любезностью. Нужно сказать, что она почти уже забыла о ней, в основном из-за ущерба, нанесенного репутации её салона из-за диагноза врача-академика. Теперь ей нужно было делать вид, что ничего не знает. И вот мадам де Делай умудрилась подать все так, что ни о чем не ведает, а Жанну знает только как несчастную сиротку, о чьей судьбе заботился монсеньор герцог как истинный христианин. К несчастью, у неё нет для Жанны хороших вестей о её благодетеле (последнее слово она подчеркнула). В Версале говорят, что герцог очень болен… вчера король даже послал в Баньоль своего личного врача…
— Но что с ним, мадам? — простонала Жанна, теребя носовой платочек. Это и вправду так серьезно?
— Милая моя, я ничего об этом не знаю!
— Но он не умрет, скажите мне?
— Нет-нет! — прервала её мадам де Делай. — Не смейте говорить такие вещи, — и она даже погрозила пальцем, так сжалось сердце при мысли, что герцог может умереть — и тогда прощай и титул, и баронские поместья! И именно эта ужасная перспектива заставила её вскочить с возгласом:
— Немедленно еду в Версаль! Вы правы, моя дорогая, это невыносимо, что мы ничего не знаем! Приходите ко мне завтра опять!
И тут же в вихре жестов, беготни и выкриков давала приказания, одевалась, велела кучеру запрягать… и так стремительно исчезла, что Жанна даже не успела поблагодарить за такую заботу.
***
Жанна не знала, сколько часов она расхаживала по улицам, которые совсем опустели ввиду мороза и снега, падавшего беспрестанно уже десять или двенадцать дней. В матерчатом плаще, с капюшоном (ибо она никогда не отважилась бы появиться на людях в своих роскошных мехах, подаренных герцогом) все шла и шла… Сжав зубы, чтобы не кричать от ужаса и отчаяния.
— Луи! — повторяла снова и снова, — Луи, Луи, Луи!
И потом снова: — Луи!
Пробило десять, когда она поняла, что печальная прогулка привела её к монастырю святой Женевьевы. С тем же успехом она могла прийти домой, чтоб выплакаться на материнской груди, но этого не случилось. Быть может потому, что если не могла быть рядом с Луи, хотела оказаться там, где постель с балдахином под разбитыми вдребезги ангелами говорила о том, что столь буйный мужчина просто не мог умереть! Или, может быть, можно иным объяснить, почему в тот вечер Жанна оказалась именно здесь: злая ирония судьбы, воля небес?
Жанна вошла во двор, все ещё не решив, подниматься ли наверх по лестнице в Медальерный кабинет, и даже вздрогнула, увидев, что окна кабинета освещены. Видно было мерцание свечей и даже блики пламени в камине. Ее деревянные подошвы зацокали по каменным ступеням. Колотя в дверь, Жанна закричала:
— Луи, ты здесь?
Но нет ответом была лишь ненавистная тишина, стоявшая тут две недели. Кабинет пуст! И спальня тоже! Из витрин иронически косились на неё слепые глаза медалей. А треск огня в камине был так страшен и странен, ведь он никого не грел! Странной и загадочной казалась и еда на мраморном столе, которую она узрела, обернувшись. Фрукты, куропатка, бульон в серебряной супнице, откуда ещё шел пар, словно его только что подали. Но кто? Луи оставил тут своего таинственного слугу — может быть он? Да, так оно и есть! Страх Жанны как рукой сняло. В графине было бургундское. Она напилась, чтобы успокоиться. Теперь почувствовала, как устала, видела, что она вся в грязи, промокла, но сил осталось только рухнуть на кровать.
Зевая, начала раздеваться. Вино заставило забыть отчаянье и страх. Выпила еще, и затуманив мозг, оно дало новую энергию телу. Пошла умыться; ванна была полна ещё теплой водой, но это Жанну уже не удивляло, она погрузилась в воду, как в благодатные струи реки. Как долго оставалась там? Быть может, и вздремнула. Но, выбравшись из ванны, вздрогнула от холода, поспешно вытерлась и возвратилась в спальню. И тут ей в голову пришла идея, вызванная выпитым вином или её нервным напряжением, или каким-то суеверным чувством, что все, что делает, мог вопреки расстоянию увидеть Луи и материализоваться здесь, в комнате. Жанна навесила на себя все драгоценности, которые подарил ей Луи, — подвески, колье, перстни, серьги, диадемы, — чтоб наконец-то выглядеть такой, какой он любил её разглядывать долго-долго, пока желание не превозмогало восхищения.
Потом, откинув одеяло на постели, легла и прошептала:
— Луи, возьми меня! — словно творя заклинание против смерти.
И Жанна кусала шелковые простыни, царапала ногтями, стонала, извивалась, — так вдруг зажгло её желание. И потом это произошло: кто-то вошел в неё сзади и стал ласкать, а она тонким дискантом стала благодарить Господа!.
5
Через несколько месяцев, хмурым утром в конце февраля 1759 года из довольно ветхого домишки, одиноко стоявшего среди заснеженных полей в стороне от последних халуп Вокулерса, — деревушки в графстве Мюсе, выскочил закутанный до глаз мужчина. Стоял ледяной холод, голые стволы вдоль дороги походили на виселицы. Долетевший из дома долгий, словно предсмертный вопль заставил мужчину остановиться. Но, минуту помедлив, он помчался к деревне, топоча по мерзлой земле. Нигде не было ни души, хоть пробило уже десять часов. Через несколько минут человек уже ломился в дверь халупы, стоявшей возле собора. Прежде чем отворившая толстуха с приветливым лицом собралась беззубым ртом спросить, что угодно, человек отвел широкий шарф, прикрывавший лицо, и женщина протянула:
— Ах, это вы, мсье! Что нового?
— Полагаю, время пришло. Воды отошли, и она ужасно кричит.
— Но на целый месяц раньше… Не пережила она какого потрясения?
— Вот именно, — коротко ответил мужчина. — что мне делать?
— Быстро возвращайтесь, грейте воду и готовьте простыни. Я уже иду!
Жанна выла ещё пуще, когда мужчина возвратился в одинокий дом. Сделал, как велела акушерка, и когда та пришла, притащил большой чан горячей воды. Потом вернулся в комнату, где почти не было мебели и в которой, похоже, давно никто не жил — даже адское пламя, бушевавшее в камине, не могло просушить сырые стены. Все время, пока акушерка трудилась, мужчина курил трубку, сладил за огнем да время от времени шел взглянуть сквозь промерзшее стекло на опустевшее поле и темный лес на горизонте, причем вздрагивал каждый раз, когда роженица громко вскрикивала. Из соседней комнаты доносился монотонный успокаивающий голос акушерки, а когда наконец крик утих, мужчина шагнул к дверям. В наступившей тишине прозвучал сперва слабый всхлип, а потом громкий рев существа, только что пришедшего на этот свет в холоде и бедности.
