Юлиан Семенов - Экспансия — I
Вопрос. — Что это была за идея?
Ответ. — Точнее говоря, их было две. Первая — похищение герцога Виндзорского, а вторая — убийство или похищение Отто Штрассера.
Вопрос. — Мы вернемся к этим вопросам во время следующего допроса. Пока что у меня есть ряд уточняющих замечаний. Вы знакомы с той речью, которую фюрер произнес в пивном зале в Мюнхене за полчаса перед покушением?
Ответ. — Если мне не изменяет память, он говорил в этой краткой речи о том, что рейх стоит на пороге долгой кровавой войны, войны не на жизнь, а на смерть, и новый четырехлетний план, который он поручил разработать Герингу, сделает Германию военным лагерем.
Вопрос. — Вас не удивил тон этой речи?
Ответ. — Удивил.
Вопрос. — Объясните почему?
Ответ. — Потому что два месяца, прошедшие после окончания войны против Польши, были отмечены пропагандистской кампанией, которую проводил в прессе и на радио рейхсминистр Геббельс... Смысл сводился к тому, что фюрер подготовил мирные предложения Западу, вот-вот будет подписан договор с Лондоном, который подведет черту под войной и настанет эра процветания Германии. Речь фюрера в Мюнхене прозвучала как неожиданный Диссонанс всему тому, что печаталось в наших газетах.
Вопрос. — Как вы считаете, эта речь была неожиданностью для Гиммлера и Геббельса?
Ответ. — О Геббельсе я ничего не могу сказать, но Гиммлер — все то время, пока шло расследование обстоятельств покушения, — был в подавленном состоянии... Иногда мне даже казалось, что он чем-то испуган.
Вопрос. — Чем именно?
Ответ. — Я затрудняюсь ответить.
Вопрос. — Хорошо, тогда я сформулирую этот же вопрос иначе. Кто утверждал кандидатов, приглашаемых на традиционную встречу ветеранов с фюрером в мюнхенском «Бюргерброе»?
Ответ. — Я не знаком с этим вопросом, но мне кажется, что приглашения утверждала канцелярия Гитлера, а уж затем списки передавались начальнику управления охраны фюрера.
Вопрос. — Как его фамилия?
Ответ. — Выскочила из памяти... Я скажу вам позже...
Вопрос. — Он подчинялся Гиммлеру?
Ответ. — Формально — да.
Вопрос. — А фактически?
Ответ. — Фактически — Гитлеру. И в определенной мере Гессу и Борману.
Вопрос. — Кто распределял места в «Бюргерброе»?
Ответ. — Начальник охраны фюрера.
Вопрос. — Как вы объясните тот факт, что в первые ряды были посажены люди, очень близкие — в прошлом — к Рему и Штрассеру? Как объяснить тот факт, что от взрыва погибли именно те ветераны, которые находились под наблюдением специальной службы Мюллера, который прослушивал их телефонные разговоры и перлюстрировал корреспонденцию? Как вы объясните, наконец, и то, что на этот раз фюрер произнес столь короткую речь и не остался, как обычно, в подвале, а сразу же сел в поезд и уехал из Мюнхена. Мы провели исследование: это была беспрецедентно короткая речь, ни до, ни после он никогда не произносил такой краткой речи...
Ответ. — Вы полагаете, что покушение было организовано самим Гитлером?
Вопрос. — Нас интересует ваше мнение по этому вопросу.
Ответ. — Гиммлер рассказал мне, что, когда фюрер узнал о взрыве бомбы, которая подняла к потолку ту трибуну, на которой он стоял, убила девять и изуродовала сорок ветеранов движения, он чуть не заплакал, сказав: «Как всегда, провидение спасает меня, ибо я нужен нации!» Зачем фюреру нужно было организовывать такого рода спектакль? Чтобы наработать себе популярность? Но он и так был в ту пору чрезвычайно популярен в народе. Зачем еще?
Вопрос. — За тем, чтобы положить конец мечтам о мире. Такое вы допускаете? Вы же помните, что пресса той поры обещала немцам мир... Может быть, Гитлер хотел доказать, что англичане, которые готовят на него покушение, должны быть уничтожены и для этого надо идти на любые жертвы? Может быть, вы и ваша работа по Бесту и Стевенсу, начавшаяся незадолго перед покушением, были звеньями его плана?
Ответ. — Мне трудно в это поверить.
Вопрос. — А в то, что истинным организатором покушения — если вы считаете, что не Гитлер был инициатором этого «второго рейхстага», — был Гиммлер?
Ответ. — Нет. Он тогда не мог пойти на это. Я помню, как он колебался в апреле сорок пятого, когда я умолял его сместить фюрера, я знаю его нерешительный характер, нет, я не думаю, что он тогда мог пойти на это...
Штирлиц — III (Мадрид, октябрь сорок шестого)
— Вы очень напряжены, — сказал американец, — напрасно... Не бойтесь.
— Я боюсь только дурного глаза, — ответил Штирлиц.
Американец рассмеялся:
— Неужели верите в дурной глаз? Не поддавайтесь мистике.
— Так все же в какой ресторан вы намерены меня пригласить?
— В тот, где хорошо кормят. Сытно. И разнообразно... Вы очень напряжены, я вижу. Да? Вам ничего не грозит, поверьте.
Штирлиц усмехнулся:
— Поверить? А это по правилам?
— Вообще-то — нет, но мы — исключение.
— Как я стану теперь жить без документов? — спросил Штирлиц, поняв, что тот полицейский не зря ждал их в машине; кому-то был очень нужен его документ, единственный, удостоверяющий личность доктора Брунна и его право на проживание в Испании сроком на шесть месяцев.
— Жить трудно, — согласился американец, — но существовать можно вполне.
«Я проиграл время, — сказал себе Штирлиц — а это единственно невосполнимый проигрыш. Я проиграл его, пока лежал без движения, потому что именно в те месяцы Белый дом повернул направо, русские снова стали «угрозой для человечества», коммунистов в Америке посмели назвать «агентами иностранной державы», а их деятельность объявили враждебной».
Гелен — I (осень сорок пятого)
Вернувшись в Германию на американском военном самолете, Гелен поселился в Мюнхене; его контакт от Си-Ай-Си7, с которым Даллес свел его еще за ужином в Вашингтоне, предложил службе генерала виллу в непосредственной близости от штаб-квартиры американских оккупационных сил, изъятую у семьи арестованного СС обергруппенфюрера Поля.
— Да что вы! — мягко улыбнулся Гелен. — Разве можно афишировать нашу дружбу... Зона полна коммунистическими элементами, все левые подняли голову... Нам следует поселиться вдали, подальше от злых глаз... Если русские узнают, что мы работаем вместе, — ждите большого скандала, они не преминут заявить, что генерал Гитлера учит Америку нацистскому антикоммунизму...
