Мария Семёнова - Лебединая Дорога
Старый Алп-Тархан сидел в седле чуть поодаль от шада, на неизменном белом коне. Войско шло мимо них. На север – туда, где раскинул свои кочевья непокорный Кубрат. Всадники скакали сушей, а по реке шли корабли – тяжёлые, вместительные корабли под красивыми парусами… И там тоже плыли воины, с копьями, с мечами, с тяжёлыми боевыми секирами, рассекавшими врага пополам. Плыли под знаменем Волка воевать непокорного хана.
А ещё по левую руку царевича Мохо сидел на хазарском коне совсем присмиревший Любим. Во все глаза глядел он на шада. И в его взгляде был страх. Поведёт бровью царевич, и он ринется выполнять поручение. Любое! Ринется со всех ног. И своих собственных, и конских. Только бы не прогневался хозяин…
Впервые за много, много лет собирали Круглица и Кременец единое войско!
Верной и преданной любовью любили в младшем городе своего князя Радима. Во всяком доме нашёлся охотник расплатиться за его раны. Кто мог, сел на коня. Кто не мог, выступил пеш. Отёрли ржу с добрых мечей. Тем мечам памятна была хазарская кровь!
Собирался Кременец. Людота с помощниками не покладали рук – острили копья, латали кольчуги, пригоршнями раздавали головки для стрел. Улеб ладожанин оставил свой бисер, точил один меч за другим. Сам князь брался за ковадло и рушил его на пышущее железо, готовя руку к ратному труду… Молодая княгиня молча ходила за ним след в след и понемногу слепла от слёз.
Абу Джафар Ахмед Ибн Ибрагим торопливо записывал:
«…Я принял решение отправиться с этими людьми. Ибо то немногое, что я знаю о врачевании ран, может им пригодиться. Я буду продолжать эту книгу в походе, но то, что уже написано, оставлю жене малика ар-рус, ибо как знать, придётся ли нам возвратиться. Она позаботится, чтобы этот труд не пропал напрасно. И да исполнится воля Аллаха…»
Уж верно, с улыбкой взирали на Кременец отважные щуры и пращуры! Новые времена прежним не уступали ни в чём. Не только в песнях застольных, не только в гусельном перезвоне хаживали на врага отчаянные поляницы! Нежелана Вышатична, Радимова невеста, собралась ехать с войском. Туго набила колчан тяжёлыми боевыми стрелами. Обновила тетивы на трёх луках – не всякому парню натянуть. Да и вывела из отцовской конюшни черногривую кобылицу. Болело у боярина старое сердце – поди теперь с ней заговори…
– Я-то как же? – горько спросил любимую князь Радим. – О себе не печалишься, обо мне хоть помыслила бы. Как без тебя жить смогу?
Была то самая великая жалоба, какую от него слыхали. Но и он Нежелану не уговорил. Обняла, прижала к себе его голову, поцеловала закрытые веки:
– Ты да я дома останемся, дом-то кто оборонит…
С каждого двора доносился железный лязг, перемежаемый вздохами жён… Одно другого заглушить не могло.
Лодка лежала у края камышей, и изогнутые штевни отражались в тихой воде. Видга сидел на вёслах, Смирёнка тащила из воды сеть. Лодка могла вместить и Люта, и Скегги, и Долгождану, и деда с внучком. Но в самое первое плавание ушли только двое. И это никого не обидело.
Сеть Видга тоже сплёл собственноручно, так, как то было принято в Норэгр. Первым такую сеть сплел хитрейший из Асов. Тяжёлые рыбины бились в скрученных кольцах, безуспешно пытаясь освободиться. Смирёнка ловко подхватывала их под жабры и кидала на дощатое дно. Видга, довольный, смотрел, как липла к дереву прозрачно-серебряная чешуя. Его корабль понемногу свыкался с водой. Потом он переводил глаза на Смирёнку. Осенью он заплатит за неё мунд. Конечно, если вернётся живым.
Назад он грёб уже почти в темноте…
Вершины леса затопил мрак, и лишь облака ещё тлели холодным отблеском дня.
Улов беспокойно ворочался под ногами. То тут, то там взвивались в отчаянных прыжках тугие чешуйчатые тела. Смирёнка со смехом бросалась ловить. Лодка раскачивалась, но это её не пугало.
Видга молча слушал её смех и думал о том, что до пожара не слыхал его ни единого раза. Кто там спрашивал мудреца, откуда берутся злые жёны, если все девушки так хороши?.. Тот, спрашивающий, наверняка не слыхал, как смеялась Смирёнка.
И не видел, как вдохновенно орудовал вёслами Видга, сидевший на скамье гребца. И как стремительно летела по меркнувшей реке узкая, хищно вытянутая лодка…
Вигдис дочь Рунольва наточила меч, подаренный ей Харальдом Косматым. Она ещё не разучилась им владеть.
– Если уж Торгейр Левша повезёт на своём драккаре приятелей вендов, то почему бы и Рунольвдоттир не пойти вместе с Виглафссонами…
Халльгрим в ответ посулился запереть жену, если она не образумится.
– Мачту мою сломало ветром, – сказал он ей. – Ещё не хватало теперь остаться и без старухи![1]
Как река, обтекающая остров, войско уходило из дому двумя рукавами… Словене шли берегом, халейги готовили на кораблях паруса: их дорога – дорога лебедей и китов. Звали на корабль и конунга. Но Чурила отказался:
– Негоже. Голове с телом живой быть или погибать.
Урмане трогались в путь на день раньше остального войска. Когда уже всходили на корабли, Халльгрим приметил на берегу высокую седую женщину с распущенными волосами. Она сидела на камне и молча смотрела на готовые отплыть драккары.
Виглафссон совсем не удивился бы, если бы вдруг подлетели два ворона и замерли у неё на костлявых плечах…
– Кто это, конунг? – невольно понизив голос, спросил он Чурилу. Чурила ответил:
– Мы зовём её Помощницей Смерти. Она помогает жене, когда та хочет сопровождать умершего мужа.
Тут Хельги пробормотал что-то сквозь зубы, но что именно, никто не слыхал. Когда конунг попрощался и ушёл, а братья и Торгейр направились каждый к своему кораблю, Халльгрим спросил его:
– Что ты сказал там на берегу?
– Я сказал, – ответил Хельги спокойно, – что, если конунг погибнет, а я останусь жив, старой ведьме придётся зарезать сначала меня. А Ас-стейнн-ки уже потом.
Халльгрим взбежал по веслу и громко велел поднимать якоря. И, как всегда перед дальней дорогой, взял у старого Олава рулевое колесо. Как тогда, в Торсфиорде, он не позволил себе ещё раз оглянуться на берег.
Но только теперь на его корабле, на третьем весле правого борта, сидел не Видга, а Бёдвар Кривой…
Хельги тоже сам правил кораблём, отодвинув Бьёрна в сторонку. И назад, на берег, не смотрел.
14
Солнцеликий Даждьбог пожелал испытать своих внуков задолго до битвы…
Леса вокруг томились, не освежаемые ни ветерком. Самую землю мучила жажда, иссушавшая на корню даже мох. Людей и зверя спасали лесные речушки. Деревья, ходить не умевшие, страдали молча, без стона, даже без шёпота. И лишь ветви тянулись к палившему небу, словно умоляя не губить безвинно…
