Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 9
— Идите, достойный брат мой, лорд-аббат требует вас к себе как можно скорее, — торопливо сообщил вбежавший отец Филипп. — В таком смятении и отчаянии я не видел его с самого сражения при Пинки.
— Иду, добрый брат мой, иду, — отозвался отец Евстафий. — Прошу тебя, добрый брат, проводи этого юношу, Эдуарда Глендининга, в покои, отведенные для послушников, под надзор их наставника. Господь коснулся юношеского сердца и надоумил Эдуарда оставить мирскую суету и вступить в число братьев нашего святого ордена. Если к его природным способностям присоединятся смирение и послушание, он может со временем стать украшением обители.
— Высокочтимый брат мой! — воскликнул старый отец Николай, который, ковыляя, подбежал к отцу Евстафию с третьим приглашением. — Умоляю тебя, поспеши к нашему доблестному лорду-аббату. Да осенит нас пресвятая заступница! Никогда еще не видел я настоятеля нашего аббатства в таком испуге, хотя я еще помню день, когда отец Ингельрам получил известие о Флодденском сражении,
— Иду, иду, высокочтимый брат мой, — ответил отец Евстафий и, воскликнув еще несколько раз; «Иду», наконец действительно направился к аббату.
ГЛАВА XXXIV
Молитвами тут делу не поможешь:
Гром пушек заглушит колокола,
Каноном не спастись от канонады.
Свои кресты в монеты перелейте,
Все чаши и сосуды переплавьте…
Солдат голодных пригласив на пир,
Откупорьте заветные бочонки, -
Затем пошлите воинов на стены,
Они их будут защищать.
Старинная пьесаАббат встретил своего советника с трепетным нетерпением, которое показало отцу Евстафию, что его высокопреподобие чрезвычайно взволнован и крайне нуждается в добром совете. На столике, стоявшем вплотную у высокого кресла, не было ни еды, ни бокалов и лежали четки; по-видимому, стремясь успокоиться, аббат только что перебирал их. Рядом с четками находилась аббатская митра старинной формы, блестевшая драгоценными камнями, и к столику был прислонен посох, богато украшенный чеканной работой.
Вместе с помощником приора в покой аббата вошли отец ризничий и старый отец Николай: они, очевидно, надеялись узнать, что за важное дело сейчас будет обсуждаться здесь, и не ошиблись: когда, доложив о приходе отца Евстафия, они сделали вид, что собираются уйти, аббат знаком велел им остаться.
— Братья мои, — сказал он, — вам хорошо известно, с каким ревностным усердием управляли мы многотрудными делами обители, кои были вверены нашему недостойному разумению… Вы всегда получали насущный хлеб и не испытывали недостатка в воде. Я не расточал монастырских доходов на суетные развлечения, на охоту с собаками или соколами, на лишние и роскошные ризы и стихари, не пировал с праздными бардами и шутами, кроме тех, которые по старинному обычаю допускались в эти стены на рождество и на пасху. Никогда не одаривал я монастырскими богатствами ни родственных мне мужчин, ни посторонних женщин.
— Такого настоятеля, — сказал отец Николай, — у нас не было со времени аббата Ингельрама, который…
Услышав это зловещее начало, вслед за которым всегда следовало пространнейшее повествование, лорд-аббат прервал его:
— Упокой господи душу отца Ингельрама! Не о нем сейчас идет речь. Меня, братья мои, волнует вопрос: выполнял ли я, по вашему мнению, добросовестно и свято все обязанности, сопряженные с моим званием?
— У нас никогда не было оснований для жалоб, — ответил помощник приора.
Отец ризничий, куда более словоохотливый, принялся; перечислять разные милости и поблажки, дарованные монастырской братии кротким аббатом Бонифацием — indulgentiae,[74] gratias,[75] biberes,[76] еженедельное сладкое блюдо из вареного миндаля, расширение и переустройство трапезной, переоборудование кладовой, повышение монастырских доходов, отмена некоторых постов и лишений.
— Вы могли бы, брат мой, — сказал аббат, с грустью и умилением прислушиваясь к подобному перечню своих заслуг, — еще упомянуть, что это я распорядился построить замысловатую стену, которая защищает монастырские здания от северо-восточного ветра… Но все сие не существенно. Capta est civitas per voluntatem Dei,[77] — читаем мы в истории Маккавеев. От меня потребовалось много забот и много дополнительного труда, чтобы всюду поддерживать порядок, который вы повсеместно наблюдали, чтобы амбары и закрома были полны, больница, спальни, покои для гостей и трапезная опрятно убраны… Чтобы шли своим чередом крестные ходы, выслушивались исповеди, приветливо встречались гости, по заслугам раздавались veniae,[78] а недостойные чтоб их не получали! И я могу поручиться, что когда каждый из братии уже мирно почивал в своей келье, ваш аббат еще долго не смыкал глаз, раздумывая, как с большей выгодой и толком распорядиться в том или другом случае.
— Разрешите спросить, высокочтимый лорд, — заговорил отец Евстафий, — какая новая забота волнует вас в данную минуту, так как ваша речь, видимо, должна нас к чему-то подготовить.
— Воистину это так, — сказал аббат, — сейчас нам надлежит думать не о biberes или caritas, не о вареном миндале, но о разбойничьей шайке англичан, идущей на нас из Хексэма под предводительством сэра Джона Фостера; у нас речь пойдет не о том, как защититься от восточного ветра, но как избежать лорда Джеймса Стюарта с полчищами еретиков, у которых на уме только опустошения и грабежи.
— Я полагал, что этот поход не состоится из-за вражды между семействами Семплов и Кеннеди, — поспешно возразил отец Евстафий.
— Они, по обыкновению, столковались между собой за счет церкви, — сказал аббат, — за то, что графу Кассилису обещана церковная десятина с его земель, отошедших к дому Кросрагуэлов, — он ударил по рукам с лордом Стюартом, который стал именоваться графом Мерри. Principes convenerunt unum adversus Dominum.[79] Вот письма.
Аббат передал своему помощнику письма шотландского примаса, продолжавшего поддерживать расшатанное здание католической иерархии, которое в конце концов похоронило его под своими развалинами. Пока отец Евстафий, подойдя ближе к лампе, с глубоким интересом читал и перечитывал эти послания, отец ризничий и отец Николай глядели друг на друга с беспокойством обитателей птичьего двора, когда над ним парит ястреб. Аббат, казалось, согнулся под гнетом горестных опасений; он не спускал испуганных глаз со своего помощника, как бы стремясь прочесть на его лице, что еще не все потеряно. Когда же он увидел, что отец Евстафий, вторично перечитав письма, хранит молчание и погружен в размышления, аббат не выдержал и тревожно спросил:
