Ольга Елисеева - Наследник Тавриды
Орлов опустился на колени.
— Я был готов жертвовать собой четырнадцатого. Я сделаю это в любой другой день. Я не увижусь с ним более никогда. Но помилуйте, помилуйте его…
«Они сведут меня с ума!»
— Немедленно встаньте! — Николай быстро отвернулся, чтобы скрыть смущение. — Вы думаете, я так… без этого… не догадался бы?
10 июня 1826 года. Санкт-Петербург.
— Ни в одной стране пятью виселицами дело бы не кончилось.
По именному повелению граф отбывал в Аккерман на переговоры с турками. Следствие еще шло, но результат был ясен. Накануне, сидя с Бенкендорфом у себя во дворце за стаканом портера, Михаил признался:
— Не могу выразить, как я рад, что не подписываю приговор.
— Это малодушие, — бросил Александр Христофорович. — Если солдат занялся мародерством, ты его, не колеблясь, повесишь. А если дворянин поднял руку на государя, будешь, как Мордвинов, щадить братьев во Сен-Мартене?
— Нет. — Михаил покачал головой. — Ты, конечно, прав. Но все-таки я чертовски рад, что уезжаю. Тридцать шесть человек, которых господа судьи хотели поволочь под топор…
— Государь сократит до пяти, — вздохнул Бенкендорф. — И заменит четвертование виселицей. Только тех, кто злоумышлял цареубийство. Впрочем, Рылеева стоило бы вздернуть за плохие стихи.
— Не шути этим, — остановил Михаил. — Так о моем назначении. Ты хотел что-то пояснить?
— Турки решили, что раз у нас молодой император и в столице мятеж, то мы дадим слабину на переговорах о границе. Они выставили ряд новых требований. Нужно, чтобы в Аккерман ехал человек, известный гражданскими подвигами. Так сказать, воплощенное достоинство империи. Посол в Константинополе Рибопьер тебе поможет. За нами должны остаться города Анаклия, Сухум, Редут-Кале. И чтобы наши купцы могли торговать по всей Порте. На остальном можно не настаивать.
Михаил кивнул.
Глава 13
Коронация
Август — сентябрь 1826 года. Москва.
— Можем ли мы ожидать, что ваш брат снизойдет до присутствия на коронации? — вдовствующая императрица поджала губы.
С тех пор как Константин ответил на ее молитвенное письмо самым наглым отказом, матушка пребывала с ним в немой ссоре. Между тем цесаревич вел себя вызывающе, и для внимательных наблюдателей было очевидно: каждым следующим шагом он загоняет себя все глубже в угол. Варшавский сиделец не только не приехал поддержать брата в дни мятежа, но и не явился на похороны покойного императора. А это уже был скандал. Полновесный. Дипломатический. Снова всколыхнулись слухи, будто старший из великих князей не признает Николая, боится ехать в Петербург, ждет ареста…
Стыд терзал молодого императора, он устал чувствовать себя вечно обязанным и при каждом случае получать от благодетеля пощечины.
— Сударыня, вы знаете о поступке вашего сына в день похорон? — с раздражением парировал Николай. Разговор шел за завтраком. Никого, кроме членов семьи, не было.
Государыня-вдова вспыхнула. Ее руки сжали салфетку.
— Это как раз то, о чем я вам говорила — фамильный недуг, — проронила она. — Константин не всегда отдает себе отчет в своих действиях.
— А, по-моему, это хамство, — отрезал Никс.
Остальные с ним согласились. Даже Рыжий не находил оправдания поведению брата. Тот устроил похороны Александра в Варшаве. Слово в слово по придворному церемониалу. Длинная траурная процессия с факелами. Сотни аршинов черного крепа. Караван плакальщиков по всем улицам города. За катафалком, шел, рыдая, Константин Павлович. Потом закрытый гроб, где лежал польский мундир императора, выставили в кафедральном соборе Святого Яна для прощания, и все войско, все чины двора проходили перед саркофагом без тела. Что и кому хотел этим сказать цесаревич?
— Нет ни малейшей надежды уговорить его прибыть на коронацию. — Никс достал платок и высморкался с ревом полковой трубы.
— Надежда умирает последней, — покачала головой maman. — Константин прислал своего министра финансов князя Любецкого. Чтобы напомнить вам: ежегодный дефицит польского бюджета — миллион злотых. Покойный император покрывал эту дыру из нашей казны.
— Ни за что! Я и не знаю, как заикнуться об этом Канкрину!
— Вы хотите увидеть брата в Москве? — невозмутимо возразила Мария Федоровна. — Он назвал цену.
14 августа поутру государь занимался с бумагами, когда дверь в кабинет чуть приоткрылась и камердинер доложил, что его величество ожидает великий князь.
— Минуту! — крикнул Никс, полагая, что это Михаил.
Он снова опустил глаза к письму. Отчет Воронцова из Аккермана его крайне интересовал. Там была высказана счастливая мысль: нам следует разделять дела турецкие и греческие. И если в турецкие не лезть — пусть сами разбираются, то уж греческие — наша вотчина, и будьте любезны предоставить их на милость белого царя. Пока Никс кусал перо, сочиняя, что бы такое ответить, в дверь заглянул другой камердинер, посообразительнее, и извиняющимся голосом сообщил:
— Его высочество цесаревич Константин Павлович…
Император подскочил со стула и, отшвырнув перо, бросился вон из кабинета. Оправдания, извинения, поцелуи. Как ему удалось попасть в Кремль незамеченным? А кто осмелился бы его не пустить? Константин оставил свиту у Смоленской заставы, а сам пешком прошел через все посты. Причем далеко не каждый его узнавал и делал на караул. Инкогнито дает большие преимущества, запомните это, брат!
Было 11 часов утра. Во дворце уже толклось много народу, и на глазах у публики следовало вести себя в соответствии с принятыми ролями. На мраморной лестнице в виду свиты государь преклонил колени перед старшим братом. Это вынудило цесаревича сделать то же самое. Потом Николай хотел обнять гостя, но тот поцеловал ему руку, как подданный своему монарху. Умиленная свита утирала слезы при виде семейного согласия. Впервые за последние месяцы хмурое лицо Николая расцвело улыбкой.
Спектакль был сыгран, и братья удалились во внутренние покои. Им было о чем поговорить. Никс предпочел сначала проводить его высочество к матери и дать растаять в окружении невесток, которые на радостях щебетали, как канарейки. Ему и самому требовалась пауза, чтобы собраться с мыслями. Беседа не обещала быть легкой.
— К счастью, корону на меня возложат в вашем присутствии, — сказал Николай на следующий день, когда вышел с братом на прогулку.
Константин промолчал, ибо в голосе государя слышался укор. Братья брели по старому царицыному саду под красной кирпичной стеной вдоль реки. Дорожки здесь были просто протоптаны и даже не замощены плиткой. Однако летом эта сельская непритязательность в самом большом городе империи трогала душу.
