Камран Паша - Тень мечей
Как бы там ни было, все пошло не так, как он планировал.
После встречи с таинственным вождем ассасинов Маймонида терзали ужасные кошмары с подробностями убийства Конрада. Они были настолько яркими, настолько реальными, как будто он собственными глазами видел это преступление. Маркграф Монферрат стоял на коленях на полу, а темная фигура, чье лицо он не мог разглядеть, перерезала ему горло. Потом маркграф упал лицом в лужу собственной мочи, и желтая лужа вскоре стала темно-красной.
Каждую ночь он просыпался, хватал ртом воздух, а взгляд его дико метался по спальне в поисках того, кто, казалось, прятался в углах комнаты. Этот кто-то ждал, чтобы забрать его в страшное путешествие, являющееся неотъемлемой частью договора со Старцем Горы.
Маймонид тысячу раз убеждал себя: то, что он совершил, — великая жертва во имя его народа, а не только акт личной мести за любимую сестру и ее дочь. Франки и раньше убивали евреев. Как и в последний раз, когда они вошли в Иерусалим, варвары не щадили ни мужчин, ни женщин, ни детей. Если они завоюют Палестину, то снова будут убивать. Несмотря на свои яркие кошмары, Маймонид не был там, где убили Конрада, и в сердце его не было печали, когда он услышал о смерти маркграфа. Тем не менее каждую ночь, прежде чем с криком проснуться, он видел убитого Конрада. Но пока мертвец лежал в луже своей мочи, смешанной с кровью, он превращался из злого и жестокого человека, каким его знал Маймонид, в красивого мальчика, каким был когда-то. Мальчика, полного надежд и радости. В луже крови лежал ребенок, который больше никогда не сможет играть.
Маймонид отмахнулся от видения и заставил себя прислушаться к аль-Адилю, который, как всегда, своим зычным голосом заглушал любое недовольство.
— Конец близок, попомните мои слова, — предостерег он, ударив кулаком по черному столу. — Ричард Львиное Сердце больше не будет играть в кошки-мышки. Он готовится к последнему сражению, и у нас нет выбора — мы должны дать ему отпор. Либо мы одержим победу, либо франки зальют улицы Иерусалима нашей кровью.
С разных концов стола заметались испуганные взгляды. Эта небольшая речь была самой короткой, которую когда-либо выдавал этот детина с густым басом.
Маймонид заметил, что султан впервые улыбнулся уголками губ. Раввину так не хватало этой улыбки на лице Саладина, резко состарившегося за последний год. Некогда иссиня-черные кудри сейчас были подернуты сединой, вокруг глаз и губ пролегли тревожные тени. Маймонид все больше и больше беспокоился о нем, понимая, чего стоит война этому человеку, когда-то казавшемуся нестареющим и непобедимым. Но раввин не мог провести медицинское обследование своего пациента, потому что новость о смерти Конрада воздвигла между ними невидимую преграду.
Даже сейчас, когда султан смотрел на других придворных и излагал, прибавляя к тираде брата собственные соображения, он намеренно избегал встречаться взглядом с раввином. Скорее всего, Маймониду никогда не вернуть доверие султана, и если дело обстоит именно так, то он утратил нечто более ценное, чем положение при дворе. И пусть его поступки в конечном счете спасут мир, они будут стоить ему самого редкого и ценного дара. Дружбы.
— …со слов наших шпионов в соседних деревнях, весь личный состав армии франков покинул свои расположения в Акре и Кесари, — произнес султан, указывая на огромную карту Палестины, лежавшую на столе перед придворными. — Судя по их передвижениям, они планируют встретиться на побережье и направиться к Иерусалиму.
Все взгляды были прикованы к пальцу Саладина, которым он водил по карте. Точка, указанная султаном, обозначала небольшую деревушку к югу от Арсуфа, на северо-западе от деревни Рамла. Всего один день пути до Священного города.
— Яффа, — уверенно произнес Саладин, за долгие годы войны поднаторевший в стратегии. — Они начнут нападение от Яффы.
За столом повисло гнетущее молчание, когда стало очевидным неизбежное: война добралась и до них.
— Нужно усилить оборонительные укрепления вокруг Иерусалима, — подал голос Гёкбёри, унылое лицо которого сегодня было мрачнее обычного.
— Нет, — ответил Саладин, озадачив всех. Султан встал, расправив плечи и высоко вскинув голову. Он был среднего роста, но в этот момент возвышался над присутствующими подобно скале.
— Я больше не позволю проливать кровь в Священном городе, — решительно заявил Саладин. — Если нам суждено столкнуться лицом к лицу с армией Ричарда, это случится на открытой равнине у Яффы. Мы не станем, как женщины, отсиживаться в своих домах.
— В стенах города у нас достаточно провианта и воды, сеид, — возразил аль-Фадиль. — Мы с большей вероятностью на победу выдержим осаду внутри этих стен…
Саладин повернулся к премьер-министру, на его лице было написано праведное негодование.
— Ты не солдат, кади, поэтому я прощаю твою трусость, — убийственным голосом, который мало кто раньше слышал, произнес султан.
Аль-Фадиль поспешно поклонился и испуганно зашептал извинения, а султан вновь обвел взглядом придворных, намеренно обходя вниманием Маймонида.
— Если бы любой из вас изучил печальную историю Иерусалима, он бы знал, что внутри его священных стен прячется злой дух. Дух, который жаждет смерти и хаоса. Этот фантом манит безрассудных храбрецов укрыться за своими так называемыми неприступными стенами, за якобы неприкосновенными воротами. А потом тут же предает их при виде армии захватчиков.
Перед внутренним взором Маймонида всплыл ужасный сон, в котором он был свидетелем первого нападения крестоносцев на Иерусалим, и раввин понял, что Саладин говорит правду. Что чувствовали те мужчины и женщины, которые считали, что, укрывшись за стенами Священного города, они находятся в безопасности, когда вдруг нерушимые ворота рухнули и святое пристанище превратилось в адскую западню?..
— Друзья мои, если мы проиграем эту войну, мы умрем, как и наши предки, в чистом поле под синим небом, а не трусливо прячась в каменных лачугах под покрытыми известью стенами. Если мы погибнем, то под слепящим солнцем Яффы, а не в тени башен Иерусалима.
Когда Саладин ясно изложил свое решение, военачальники поклонились и встали из-за стола совещаний. Нужно как следует подготовиться, если основная часть мусульманской армии должна вступить в бой с готовыми отразить наступление силами крестоносцев при Яффе.
Маймонид, медленно покидая кабинет, бросил на султана прощальный взгляд, однако Саладин продолжал игнорировать раввина. Старик почувствовал, как грудь налилась свинцом, — но не из-за старости или немощи. Он с горечью размышлял про себя, что сердце поистине необычный орган: оно ни капли не болит, готовя смерть одному, но безутешно печалится, когда не удалось поговорить с другом.
