Юрий Сергеев - Повести
Первого января он пришёл к ней в общежитие, но сокурсницы сказали, что Тамара ушла куда-то со своей подругой Мариной и Тохой.
Виктор прождал её весь день и уже поздно вечером, уходя домой, встретился с парочкой в Кривом переулке. Тамара шла с Тохой. Он, увидев Козьмина, повернулся и пошёл назад.
— Ты где была, Тамара?
От неё пахнуло вином, не обращая внимания на Виктора, обернулась вслед уходящему:
— Тоха, принеси, что я просила!
Проводив её в общежитие, Виктор догнал Тоху, дёрнул за плечо.
— Чего тебе, старче?
— Ты мне скажи, что она просила у тебя?
— А тебе будет интересно?
— Да, интересно…
— Невидимки растеряла… в постели… Виктор заледенел весь и ощутил вдруг, что становится сам себе ненужным, мерзким и пустым.
— У вас всё было?
— Пока нет, Маринка помешала. Но будет, уж за это ручаюсь. Даже скучно. Провинциальная дурочка. Я просто хотел тебе доказать, что все бабы мразь. Шопенгауэр сказал: "Самка человека — существо низшее, в эстетической иерархии".
Тоха стоял в свете фонаря, холёный, уверенный в себе и скучный. От него, пахло тонким одеколоном, каждое движение рук, каждое слово, были актёрски отработаны, всем своим видом он пытался утвердить своё превосходство.
Виктор смотрел и не мог понять, чем заманил его в свои друзья этот пустой и циничный человек? В чём сила таких людей, почему они так легко влезают в душу и проходят по ней, оставляя только грязные следы и омерзение?
И, не найдя ответа, в бешенстве тряхнул враз обмякшего Тоху за грудки. Брезгливо вытер руки о пальто.
— Крыса ты тухлая, а работаешь под мужика.
Пьяно брёл по городу в расстёгнутом пальто, и стучали в голове недавно прочитанные чьи-то строки:
Пахнет сотами в горнице,
Кони ржут у плетня,
Плачет грустная школьница,
Провожая меня.
Всё было: и соты, и кони, и горница, и школьница. И ничего не стало…
Вот почему, может быть, живя ещё, прошлым, с недоверием и прохладцей смотрел Виктор на девушек, искал и не находил среди них Томки.
Прослыл молчуном, терялся в их присутствии, в шумных компаниях забивался всегда в угол и уходил один в пустую берлогу.
Он не осуждал, не проклинал и не хулил Тамару, а переживал и не мог забыть потерю самого дорогого, что когда-либо имел.
Успокаивал себя только одним: Томку придумал сам и никогда бы ей не мог простить предательства. Никогда!
…Виктор поднялся со спальника. Степан лежал с закрытыми глазами, вроде бы уснул. Воспоминания разогнали дремоту. Выпив дружку жидкого чая, снова лёг, прислушиваясь к столпотворению, гремящему снаружи, за брезентом палатки.
А здесь, внутри, мечется горячий воздух, на лету растапливая прорвавшиеся снежинки, теплая изморось садится на лицо.
Опять наплывают воспоминания, лица друзей по работе являются и меркнут, сменяя друг друга. Приходят из прошлого отдельные случаи в маршрутах, смешные и, в тоже время, грустные, грустные потому… что не повторяется на земле даже прожитый день, час, мгновение.
Впереди много разного, а вот позади одна память… Виктор задул остаток свечи, лежал с открытыми глазами, теребил пальцами отросшую бороду. Она напомнила первый год работы здесь, на геологической съёмке. Как молодое вино, бродила в нём жизнь, вера в себя и свою бесконечность.
Однажды молодого спеца снарядили за мясом, вышли все продукты. А в ежедневных маршрутах только мясо могло сохранить силы поисковиков. Просидев всю ночь на мари, в устье безымянного ключа, Виктор утром всполошил лагерь дробью выстрелов.
Здоровенный бык согжой упал в конце второй обоймы, да и то, случайно. Пулей задело, так дрожали от холода и азарта руки. С тех пор ручей получил имя, с серьезным видом при общем сборе вписанное начальником партии на карту, — Канонадный ключ.
А на водоразделе реки Тимптон во время одиночного маршрута (приболел рабочий и остался в палатке) нарвался на медвежью свадьбу. Они вылетели из стланика неожиданно.
Огромная длинноносая медведица вся в мыле, с облезлой шкурой и три, не менее солидных, жениха. Это случилось на перевале, среди разбросанных по хребту останцев.
Геолог кедровкой взлетел на один из них, сжимая в руке игрушечный по отношению к летящему на него зверью казённый наган. Они пронеслись совсем рядом, обдав тяжелым духом. Только хотел спуститься, как послышался треск, и свадьба пролетела в обратную сторону, пропала в зарослях стланика…
А потом, в другой раз, тонул на том же Тимптоне и, выброшенный ночью на камни посреди переката, просидел сутки, не решаясь окунуться в грохочущий и летящий водяной вал. На рассвете следующего дня, набрав в лёгкие побольше воздуха, сполз.
Крутануло, как в бочке под гору, и выбросило на косу. Ещё одну память оставили друзья на карте — Козьмин перекат.
Почти два года Виктора натаскивал человек, знающий Якутию без карты, прошедший территорию от Байкала до Чукотского и Охотского морей.
Поначалу, сломленный его непосильной требовательностью, не понимал своего наставника, петушился, кичился своими институтскими знаниями. Но очень скоро Анастасий Авдеевич стал самым нужным за близким человеком.
Словно из дерева, вырезал старый геолог, делая из него человека, отбрасывая всё лишнее и пустое. Незаметно, пряча улыбку на исхлёстанном морщинами и невзгодами лице, неустанно долбил и долбил деревягу, из которой постепенно и трудно начала проступать фигура поисковика.
У Авдеича не было близких: дочь погибла на войне, жена давно умерла, и он поверил в Виктора, как в сына, словно боясь не успеть, чувствуя, что недолго осталось колобродить по тайге перекрученным ревматизмом ногам, поил и поил молодого специалиста отравой горькой и хмельной — походной жизнью.
Сам того не замечая, Козьмин всё дальше и твёрже ступал по тропе, сойти с которой и вернуться невозможно, пока не остынет кровь, а сердце не остановит свой торопливый бег.
Может ли иная работа соперничать с этой?
Может ли кто остановить руку, сующую перед началом сезона в старый рюкзак нехитрый кочевой скарб? Завлечь, утащить в гомон больших городов, в суету и текучку, усадить на скрипучий стул кабинета, забрать, увести, затуманить в памяти всё былое? Редко!
Только сломленных незваной болезнью, только слабых духом, только тех, кто нечаянно попал на эту тропу.
Разве можно забыть весенний гул тайги, самолётный рёв взбесившихся рек, запах талой хвои, упругую нежность мхов, бархатную свежесть распускающихся лиственниц?
Можно ли забыть тревогу перед неизвестностью завтрашнего дня, едкий дым костров, костоломы-курумники, синие летние наледи, зыбь марей, всплески хариусов в тёмных и студёных ключах? Буйную и скорую осень, пронзённую печальным звоном улетающих стай?..
