Анатолий Брусникин - Девятный Спас
– Пропустите его! – звонко велела Василиса, выглянув из окна. – Это мой друг!
– Ну вот, вся стая в сборе, – кисло обронил Алёша – но вполголоса, чтоб слышал один Митя. – Хороши товарищи… Будто аспиды.
А Василиса Матвеевна, чистая душа, растроганно воскликнула:
– Илюша приехал! Милые вы мои, все ко мне собрались, попрощаться! Спасибо вам.
Лишь теперь Никитин разглядел, что оживлённый румянец, которым были окрашены её щёки, какой-то неестественный, пятнами, а движения слишком порывисты.
– Куда ты ныне? В Сагдеево? – спросил он, забыв, что хотел начать с благодарностей.
Она будто не слышала. В комнату как раз входил Ильша, и Василиса кинулась ему навстречу – обняла, поцеловала. Дмитрий насупился. Его-то подобной милости не удостоили… За княжну ответил Попов:
– Конечно, в Сагдеево. Куда ж нам ещё?
Не понравилось Мите, как он это сказал. Будто по-хозяйски. В каком смысле «нам»?
Но здесь заговорила Василиса, и Никитин стал смотреть только на неё.
– Автонома Львовича – понятно, на нём вина. – Девушка произносила слова быстрей обычного и всё поёживалась. – Но Петрушу в Сибирь за что?
– Положено так, по указу об отчине, – объяснил Попов как самый сведущий в законах. – Сын за отца ответчик. Ибо ежели ты плоть от плоти и кровь от крови, то и отвечай плотью и кровью.
– Петруша болеет часто! А его в холодную Сибирь, на телеге! Хотела шубу передать или хоть тулуп – не дозволили!
– Какой тулуп, лето ведь, – пробовал утешить её Алёша.
– Пока довезут, зима будет. Я узнала у офицера: им путь в Якутский острог, а туда добираться пять месяцев!
Она не могла стоять на месте. Повернётся то к одному, то к другому, то к третьему, или вдруг сядет и снова встанет, или пройдётся по комнате. Остановилась у открытого окна, да как воскликнет:
– Глядите, глядите!
Друзья-соперники к ней кинулись, думали – что страшное увидела.
А зрелище было самое обыкновенное. Напротив распахнутых ворот остановились трое нищих: с головы до ног в рогожных балахонах, обвешанных бубенцами, так что при каждом движении раздавался звон. Это были прокажённые, к кому близко подходить нельзя. Двое, видно, уже ослепли – мешки у них были без отверстий. Бедолаги держались за третьего, у которого в рогоже были проделаны дырки для глаз. Зато он был горбат и на ногах держался нетвёрдо, покачивался. Солдаты гнали попрошаек прочь, но сами же от них и пятились.
– Вот и Петруша с тятей будут такие же! – Василиса с ужасом смотрела на калек. – Все будут их гнать, словно прокажённых! И никто не подаст им милостыни…
В этом она, правда, ошиблась. Начальник караула, желая побыстрей спровадить жутких попрошаек, кинул горбатому монету в жестяную миску. Гнусавя молитву, троица двинулась дальше.
– Господь всякой твари пропитание сыщет, – сказал утешитель Алёшка. – Никто у Него не пропадёт.
– Это ты правду молвил.
Василиса обернулась. Глаза её были сухи, а губы даже улыбались. Ободрённый, Попов продолжил:
– Гехаймрату ещё повезло. Цесаревич за него заступился, да и князь-кесарю нужно, чтоб ночное дело шитым-крытым осталось. Иначе по винам твоего дяди да по нашим российским обыкновениям следовало его колесовать либо на кол посадить. Шутка ли – едва на Москве смуту не попустил, самого Ромодановского своими лжами сгубить мог! За великое вранье положена и кара великая.
– Что верно, то верно. Дядя Автоном врать мастер, – чуть ли не весело согласилась Василиса. – Он и мне много чего наврал. Я, дура, уши развесила. Уж и не знаю, для какой надобности дядя мне сказки плёл. И отец-де мне не отец, и мать не мать.
– А кто же тогда твои родители? – удивился Никитин.
– Софья-царевна и её талант Василий Голицын. Так что, по дядиному, получаюсь я царской крови. – Василиса коротко рассмеялась. – Даже письмо мне дал княж-Матвеево, в подтверждение. А ныне стала я ту грамотку рассматривать – поддельная. Мне ль тятиной руки не знать?
– Зачем же он такое напридумывал?
– Это ещё не всё. – Княжна улыбалась, но взгляд у неё был рассеянный, словно она думала о чём-то совсем другом. – Дядя мне позатейней сказку сочинил. Будто бы вёз он меня новорожденную из Троицы на бочках с золотом через темный лес, да напали лихие люди, меня вместе с золотом похитили. И про икону какую-то волшебную. – Она покачала головой, сама на себя удивляясь. – И ведь верила я, дура, этакой небывальщине! – Вдруг девушка всплеснула руками. – А может, дядя Автоном рассудком повредился? Ну конечно! В том всему и причина! Но тогда его незачем в ссылку. За болезнь человек не ответчик! Что вы молчите? Разве не так?
Товарищи, действительно, молчали, ошеломленно глядя друг на друга.
– Через лес? Из Троицы? – пробормотал Митя. – Новорожденную? Это что же, выходит, девятнадцать лет назад?
Ильша прогудел:
– Икона волшебная?
Они ещё додумывали, а Попов уже всё понял. Про икону он пропустил мимо ушей, не заинтересовался. А вот золото – дело иное.
– Не говорил, сколько в тех бочонках казны?
– Говорил. Якобы сто тысяч червонных веницейских цехинов… – Василиса с недоумением смотрела на друзей. – Да полно вам! Это ж бредня безумная!
– Помнишь бочонки? – Попов толкнул Ильшу. – Они тяжёлые были.
– Ещё б не помнить. Один, когда падал, по башке меня вдарил.
Алёша стукнул кулаком по ладони:
– Да вы понимаете ли, братцы, что там под плотиной лежит? Сто тыщ цехинов! Бочонки-то дубовые, им от воды ничего не сделалось! Золоту тем более! Как только его со дна достать?
– Думать надо, – медленно сказал Илейка.
Попов хохотнул:
– Думай, мастер! У тебя башка золотая – по ней бочонок с золотом вдарил!
Их невразумительную беседу Никитин слушал, половины не понимая. Но он хоть видел начало той давней лесной истории, Василиса же и подавно растерялась.
Попов всё им рассказал и объяснил, под согласное мычание Ильи. Концовку, самую для себя выигрышную, про спасение младенца, Алёшка разыграл, словно на театре: как он стоит на краешке, еле удерживаясь под напором воды, но тянется, тянется к колыбельке. Невинное дитя вот-вот сверзнется вниз, однако избавитель успевает подхватить малютку и потом бережно несёт через леса к отчему дому…
Василиса про бочонки слушала более или менее спокойно, а тут растрогалась и даже, прослезившись, погладила рассказчика по рыжей прядке, выбившейся из-под алонжевого парика:
– Значит, ты и есть чудесный Мальчик-Златовлас?
– Кто?
Смутившись, Попов поправил накладные волосы.
– Каждый из вас в разное время спас мне жизнь, – задумчиво произнесла Василиса. – Судьба соплела нас вместе, словно венок.
