Анатолий Брусникин - Девятный Спас
У Фёдора Юрьевича было уже решено, что всей правды о страшном умышлении он царю доносить не станет. Ибо хвастать нечем. Хорош всевластный наместник, у которого под носом такое злое дело устраивается. Кое-что отписать, конечно, придётся, но десятую часть правды, не более. Злоумышляли-де людишки из стрелецких недобитков лишить жизни верного твоего пса и хотели на Москву красного петуха пустить, да стараньями нашими ничего у них не вышло. Однако ж для острастки служивому народцу и ради пущего ихнего рвения Автоном Зеркалов, начальник внутреннего полуприказа, строго мною наказан.
Ромодановский сердито стукнул кулаком по письменному столу, зашевелил отвислыми щеками.
Перед ним стояли двое вызванных, Алёшка Попов и детина-мастер Илья Иванов-сын, переминались с ноги на ногу. Досада досадой и кара карой, а нельзя и про награду забывать. Иначе без таровитых людей останешься. Этих-то Фёдор Юрьевич вызвал ради поощрения. Заслужили. Хмуро, ещё не отойдя от кислых мыслей, кесарь сказал:
— Дело теперь совсем ясное. Перед вами был у меня здесь Автоном Зеркалов. Ночью с перепугу сбежал, но после одумался, приплёлся виниться. Лбом об пол стучал, каялся в своей дурости. Оплели его лукавые помощники, главный шпиг Юла и сержант Яшка Журавлёв. Продались за англицкое золото, стакнулись с секретарём Штрозаком и Фролкой Быком. А гехаймрат поверил. Одурили его заговорщики, вокруг пальца обвели. Желал Зеркалов предо мною отличиться, добыв улики против Витворта, а сам чуть меня не сгубил. И всю державу заодно… Юла же, изменник, хотел Зеркалова зарезать, чтоб упрятать концы в воду, но Автоном его проткнул шпагой. А надо было живьём взять! Вот и остались мы с пустыми руками. Штрозака брать нельзя, нам ныне с Англией собачиться накладно. Яшка Журавлёв в бегах. Допрашивать некого. Так-то, голуби…
Мужик, невежа, встрял с вопросом:
— С грехомератом-то чего будешь делать?
«Моя воля, снёс бы голову с плеч, — подумал Ромодановский. — Но сначала отдал бы в пытку — не врёт ли, что сдуру дров наломал».
— Зеркалов оказался глуп, — ответил он вслух — не столько мужику, сколько будущим возможным вопрошателям. — А мне в Преображёнке дураки не надобны. В Сибирь поедет, на телеге, под караулом.
Те переглянулись, а Фёдор Юрьевич засопел, вспоминая рассветный разговор с Александрой Васильевичем Кирьяковым, который явился заступничать за Автонома.
Кирьяков сказал, что гехаймрат сидит у наследника, хочет кинуться князь-кесарю в ноги, но робеет. Когда же Фёдор Юрьевич в гневе хотел немедля послать ярыг — заковать собаку в железа, гофф-оберкамергерр, истинный добра желатель, мягко посоветовал:
— Гляди, князь, тебе, конечно, виднее, а только подумал бы… Надо ль тебе это смутное дело ворошить? Не вышло б от того лишнего сраму. Начальника полуприказа казнить — оказия шумная. Сослал бы его куда-нибудь подальше, тихонечко, да и дело с концом.
Ромодановский устал, был сердит, но над мудрым словом призадумался. А Кирьяков так же задушевно продолжил:
— Зеркалова за что-то очень полюбил цесаревич. Я ведь к тебе за Автонома просить пришёл по его наказу. Ты ещё вот о чём подумай. Государь Пётр Алексеевич (дай ему Боже долгих лет жизни) здоровьем некрепок. Не ровен час, призовёт его Господь… Может, всем нам скоро под Алексеем быть. Так нужно ль тебе против себя наследника озлоблять?
Хороший был совет. Бесстрашный и честный. А дороже всего, что от человека, которому при следующем царствовании не иначе как быть первым министром.
Всё это сообразив, Ромодановский сердечно поблагодарил друга и велел передать Автоношке, чтобы являлся, не трусил. Застенка и казни ему не будет. Дурость — не измена.
Пора, однако, было заканчивать. Оставались и другие дела, да и старое тело просило отдыха.
Приосанившись, глава Преображёнки торжественно молвил:
— В минувшую ночь чуть было не свершилось великое для отечества зло. Вы двое, всяк по-своему, оберегли державу от врагов. Знайте же, что власть умеет не только карать, но и награждать… — Ромодановский посмотрел в лежавшую перед ним бумагу. — Вижу, что Зеркалов от моего имени вас уже щедро одарил. Тебе, Попов, аж чин армейского майора посулил, а тебе, мастер, какую-то вольную грамотку, доселе небывалую. Всё это Автоношкины враки, ничего такого он у меня для вас не просил… Однако за ваши перед государством старания, так и быть, великие сии милости подтверждаю. Будь ты майором, а ты вольным от повинностей человеком. По заслугам вам и честь.
Он великодушно кивнул. Офицер сделал рукой решпект, хоть по веснушчатой физиономии и промелькнула тень разочарования. А ты как думал? Полковника тебе, что ли, давать за столь конфузное дело?
Мужик же вновь явил невежество. Вместо того чтоб поклониться и смиренно поблагодарить, прогудел:
— А Митрию что? Никитину, то бишь Микитенке? Он, чай, тоже себя не жалел.
Ну что возьмёшь с лапотника? Где ему было научиться, как следует себя держать перед особой князь-кесаря?
Фёдор Юрьевич вспомнил своё суматошное ночное пробуждение. Только было уснул на мягкой перине, вдруг грохот, крики, да дверь с петель как вылетит, с треском! Думал, смерть пришла, злодеи убивать ворвались за верную службу царю и отечеству.
Вламывается в спальню мужичина зверообразный. На нём слева и справа челядинцы висят, а он знай рычит: «Слово и дело! Будитя князя! Говорить с ним буду!»
Теперь-то было смешно. Ромодановский хмыкнул, поневоле залюбовавшись богатырём. Вот бы кого показать Карле шведскому. Погляди, кочет мелкий, каков у нас народ, не наскакивай на этакую силищу — клюв обломаешь.
Немножко возвеселившись, князь сказал с кривой улыбкой (прямо улыбаться давным-давно разучился):
— Микитенку награждать не за что. Подумаешь — два пожара загасил. Ему и пятидесяти рублей, которые Зеркалов сулил, не дам. Тем более, бороду он всё равно сбрил…
И засмеялся, довольный шуткой.
— Я ещё вот чего спросить хочу, — всё не угоманивался мужичина. — Зеркалова в Сибирь, тово-етова, одного ссылаешь или как?
Лица у обоих ероев отчего-то сделались напряжёнными.
— Почему одного? — добродушно удивился Фёдор Юрьевич. Дерзость простолюдина его забавляла. — С семейством, как положено.
— С сыном, что ли? Или… ещё с кем? — с тревогой допытывался Илейка.
Заинтересовавшись такой настырностью, Ромодановский прищурился:
— Ну да, с сыном. А что, у Зеркалова ещё кто есть?
Хорошо, глаза у князя были старые. Не увидел, как Попов двинул товарища локтем в бок: заткнись. Сам же лихо шагнул вперёд:
— Никак нет! У господина бывшего гехаймрата только одно дитё, а иных близких родичей не имеется!
