Уилбур Смит - Ярость
– Вот что я скажу. Если принесешь письменное обещание от кого-нибудь из родителей – с кем я знаком, – что тебя заберут и потом привезут обратно до полуночи, что ж, тогда можешь идти.
– О папочка, папочка! – Дочь осыпала лицо Шасы влажными поцелуями, потом соскочила с его колен и исполнила в кабинете победный танец. Ноги под широкой юбкой у нее были длинные, стройные, а попка аккуратная, маленькая, в кружевных панталонах.
«Вероятно, она… – подумал Шаса и поправил себя: – Несомненно, она самая прекрасная девочка в мире».
Изабелла неожиданно остановилась и опять сделала унылое лицо.
– О папа! – горестно воскликнула она.
– Что еще?
Шаса откинулся во вращающемся кресле, пряча улыбку.
– Пэтти и Ленора будут в новых платьях, а я приду, как старомодная деревенщина.
– Старомодная деревенщина! Ну, этого нельзя допустить!
Изабелла бросилась к нему.
– Значит, я получу новое платье, папочка, дорогой?
Она снова обхватила его за шею. Их идиллию прервал шум автомобильного мотора на подъездной дороге.
– Приехала мамочка! – Изабелла спрыгнула с колен Шасы, схватила его за руку и потащила к окну. – Мы ведь можем сказать ей про вечеринку и новое платье, правда, папочка?
Новый «шевроле» с высокими хвостовыми плавниками и большой хромированной решеткой радиатора подъехал к передним ступенькам, и из него вышел новый шофер. Внушительный мужчина, высокий и широкоплечий, в серой ливрее, в кепи с кожаным верхом. Он открыл заднюю дверцу, и вышла Тара. Проходя мимо шофера, она потрепала его по руке – типичное для Тары обращение со слугами, которое всегда раздражало Шасу.
Тара поднялась по ступенькам и исчезла из поля зрения Шасы, а шофер снова сел за руль и поехал к гаражу. Проезжая мимо окон кабинета, он посмотрел наверх. Его лицо наполовину затенял козырек кепи, но в очертаниях его челюстей и в том, как сидела голова на мощной шее, было что-то смутно знакомое.
Шаса нахмурился, пытаясь вспомнить, но воспоминание было старое или ложное, и тут у него за спиной Изабелла своим особым, медовым голосом сказала:
– Мамочка, мы с папой хотим сказать тебе что-то, – и Шаса отвернулся от окна, готовясь встретить привычные обвинения Тары в том, что у него есть любимчики, и он им потакает.
* * *Тайная дверь в парламентский кабинет Шасы решила проблему, над которой они бились все недели с возвращения Мозеса Гамы в Кейптаун.
Зайти в здание парламента Мозесу, одетому в ливрею шофера и несущему коробки с обувью и шляпами из самых дорогих магазинов, было легко. Он просто прошел за Тарой мимо дежурных у входа. Никакой системы безопасности, никакой регистрации на входе, никаких пропусков не было. Любой незнакомец мог попросить разрешения пройти на галерею для посетителей, а уж жена одного из влиятельных министров заслуживала почтительного приветствия, и Тара постаралась познакомиться со всеми дежурными. Иногда она задерживалась, чтобы спросить о больном ребенке, и ее солнечная внешность и снисходительность вскоре сделали ее любимицей рядовых охранников.
Она не всегда брала с собой Мозеса, только тогда, когда им не грозило столкновение с Шасой, но приводила его достаточно часто, чтобы приучить охрану к его присутствию и праву находиться здесь. Добравшись до кабинета Шасы, Тара приказывала Мозесу занести пакеты в кабинет, а сама задерживалась в приемной, поболтать с секретаршей. Потом, когда Мозес с пустыми руками выходил из кабинета, она небрежно отпускала его.
– Спасибо, Стивен. Ступай вниз. Машина мне понадобится в одиннадцать. Подъедешь ко входу и жди меня.
Мозес шел вниз по главной лестнице, почтительно уступая дорогу служителям, депутатам и министрам; однажды он даже разминулся с премьер-министром, и ему пришлось опустить глаза, чтобы Фервурд не прочел в них ненависть. Его охватило странное ощущение нереальности: рядом, протяни руку – и коснешься, был человек, который повинен в несчастьях его народа и один олицетворет все силы неправедного угнетения. Человек, который возвел расовую дискриминацию в статус квазирелигиозной философии.
Спускаясь по лестнице, Мозес обнаружил, что дрожит, но прошел привратников, не взглянув на них, и дежурный в будке едва поднял голову от газеты. Для планов Мозеса было жизненно важна возможность покидать здание парламента без сопровождения, и постоянные приходы и уходы обеспечивали ее. Для привратников он был почти невидимкой.
Однако они еще не решили проблему доступа в собственно кабинет Шасы. Мозес мог пробыть там достаточно долго, чтобы положить пакеты, но не мог рисковать и задерживаться, особенно не мог находиться в кабинете за закрытой дверью, неважно, с Тарой или один. Триша, секретарша Шасы, была бдительна, внимательна и одержимо предана Шасе; как все Шасины работницы, она была, мягко говоря, чуточку влюблена в него.
И вот, когда в отчаянии они уже подумывали о том, чтобы предоставить последние приготовления одной Таре, потайной ход в кабинет стал настоящим благословением.
– Боже! Как все просто, а мы-то переживали! – с облегчением рассмеялась Тара, и когда в следующий раз Шаса отправился с инспекцией на шахту Х’ани, взяв с собой, как обычно, Гарри, они с Мозесом поехали в парламент, проверить, все ли готово.
После того как Мозес оставил пакеты в кабинете, Тара в присутствии Триши отослала его.
– Машина мне понадобится много позже, Стивен, у меня в столовой ланч с отцом.
Когда он вышел, закрыв за собой внешнюю дверь, Тара снова повернулась к Трише:
– Мне нужно написать несколько писем. Воспользуюсь кабинетом мужа. Пожалуйста, проследите, чтобы мне не мешали.
Триша колебалась; она знала, что Шаса не любит, когда используют его стол, и тревожится за содержимое ящиков, но не могла придумать, как помешать Таре. Пока секретарша колебалась, Тара вошла в кабинет, закрыла дверь и решительно повернула ключ в замке. Таким образом был создан еще один прецедент.
Снаружи легонько постучали. Таре потребовалось несколько секунд, чтобы обнаружить внутренний замок, замаскированный под выключатель. Она приоткрыла дверь в стене, и Мозес проскользнул в нее. Замок защелкнулся, и Тара опять затаила дыхание. Потом нетерпеливо повернулась к Мозесу.
– Обе двери заперты, – прошептала она и обняла его. – О Мозес, Мозес, как долго!
Хотя теперь они много времени проводили вместе, моменты полного одиночества были редки и драгоценны, и Тара прижалась к нему.
– Не сейчас, – прошептал он. – Нас ждет работа.
Она неохотно разомкнула объятия и выпустила его. Мозес сначала подошел к окну и, стоя сбоку от него, задернул занавеску, чтобы его нельзя было увидеть снаружи, включил настольную лампу, снял форменную куртку, повесил ее на спинку Шасиного кресла и только после этого направился к алтарю-сундуку. Он остановился перед ним, напомнив Таре молящегося: голова склонена, руки набожно стиснуты перед грудью. Затем Мозес выпрямился и снял с крышки тяжелую бронзовую скульптуру работы Ван Воува. Отнес ее на другой конец комнаты и поставил на Шасин стол. Вернулся и осторожно поднял крышку, поморщившись, когда заскрипели старинные петли.
