Юлия Белова - «Бог, король и дамы!»
Молодой человек вздрогнул, потерянно огляделся вокруг, желая по лицам окружающих понять, как быть, но увиденное не утешило виконта. Телохранителю его светлости Бему были глубоко безразличны сомнения и какие-либо переживания. Он не признавал ничьей власти, кроме власти своего обожаемого герцога, и не способен был задумываться ни о чем, кроме того, как наилучшим способом выполнять его приказы. А, впрочем, чего еще ждать от какого-то богемца? Правда другие три дворянина герцога де Гиза также стояли с каменными физиономиями, будто все происходящее не имело к ним никакого отношения, да и офицеры его сиятельства не казались сколько-нибудь смущенными, а уж прятавшиеся за спинами вельмож пажи — те просто пританцовывали на месте от любопытства и нетерпения, тихонько хихикали, возбужденно перешептывались, украдкой поглядывали на лестницу в конце галереи и то и дело делали пальцами жесты, понять которые не составляло труда даже для такого провинциала как Мейнвиль.
Еще раз оглядев дворян графа де Лош молодой человек понял, что если смущаться они способны не больше тупицы Бема, то выполнять приказы жаждут ничуть не меньше его. Их глаза, казалось, служили лишь для того, чтобы подмечать, не гневается ли на кого-нибудь их господин, а руки — чтобы разить неугодного. Сдвинутые брови одного, улыбка другого, рука на эфесе шпаги третьего были выразительнее, чем самые пылкие речи. Мейнвиля даже замутило, и он вновь спросил себя, как быть. Благороднее всего было бы сломать собственную шпагу при первой же попытке лотарингских принцев приказать ему совершить что-либо несовместимое с честью. Однако… на что он тогда будет жить? Молодой человек с тоской припомнил родовое гнездо, убогое и холодное, поросший кустарником пролом в стене, который не могли заделать уже четыре поколения его предков, опустошенную голубятню, протекавшую крышу, жалкие трапезы, превратившие владение Мейнвилей в настоящую обитель голода, и печально вздохнул. Хотя, с другой стороны, если он будет содействовать позорной прихоти графа де Лош, как он вообще сможет жить?
Размышляя об офицерах графа де Лош, Мейнвиль заблуждался, во всяком случае — частично. Действительно, верный данной некогда клятве, д'Англере не видел ничего предосудительного в странной прихоти сеньора, и конечно, без колебания пустил бы в ход силу, вздумайся шевалье Александру проявить неповиновение. Однако второй дворянин графа — Готьеде Шатнуа — не разделял мнения д'Англере. Услышав приказ сеньора, бравый офицер почувствовал себя ничуть не лучше Мейнвиля. Молодой человек знал, что его сиятельству случалось терять голову от гнева, и еще не успел забыть, как сеньор собирался отправить на виселицу его самого. Положа руку на сердце, шевалье никогда не упрекал сеньора за подобную несдержанность, искренне полагая, что попытка сломать нос господину заслуживает смерти. Вот только нынешний приступ ярости графа превосходил все, когда-либо виденное офицером. Какое бы ремесло не избрал для себя шевалье Александр, Шатнуа не сомневался, что юноша откажется выполнить прихоть его сиятельства, и заранее трепетал, представляя, чем все это может закончиться.
Жорж-Мишель с гневным нетерпением оглянулся на лестницу, и сердце офицера сжалось. Он был обязан этому человеку всем, но какую бы преданность и благодарность молодой человек не испытывал к сеньору, какое бы презрение не питал к шевалье Александру, силой принудить юного стервеца к повиновению он был не способен. Офицер следил за малейшим душевным движением его сиятельства, даже не подозревая, что в этот же самый миг другая пара глаз испуганно ловит каждый его жест, и в отчаянии спрашивал себя, должен ли он броситься перед графом на колени, умоляя опомниться, или швырнуть ему под ноги шпагу, или проделать то и другое одновременно, или пронзить свою грудь клинком, погубив и тело свое, и душу?
Мейнвиль зажмурился, пораженный свирепостью, с которой шевалье де Шатнуа сжимал эфес шпаги и пожирал глазами лицо сеньора. А когда наконец-то решился разомкнуть веки, его внимание привлек еще один офицер из людей графа де Лош.
Лицо шевалье де Ликура демонстрировало смену настроений. Вначале — выражение удивления, затем — некоторой растерянности и озадаченности, а после — полнейшего довольства собой и окружающими. Последнее проявилось мягкой, мечтательной улыбкой, более всего испугавшей шевалье де Мейнвиля. Однако виконт и на этот раз ошибался. Господин де Ликур улыбался не от предвкушения забавы. Отнюдь. Просто, наконец, господин де Ликур искренне зауважал графа де Лош.
За десять лет службы достойный шевалье давно позабыл некогда данную клятву, но это ничуть не мешало ему относиться к своим обязанностям с абсолютной серьезностью и никогда не давать повода усомниться в преданности Лошам. Однако все эти годы офицер искренне полагал графа человеком ветреным, легкомысленным и неспособным на сколь-нибудь серьезные чувства. В то, что граф де Лош до сих пор влюблен в свою жену, шевалье де Ликур не верил. Он полагал женщин — всех, без исключения — существами непостоянными, и считал, что испытывать постоянную привязанность к столь переменчивым созданиям просто немыслимо. Легкомыслие графа, таким образом, было единственным качеством, не устраивавшим шевалье де Ликура в своем сеньоре. Во всех остальных отношениях граф де Лош был дворянином воистину безупречным. И вот — о радость! — оказывается, шевалье Жорж-Мишель не просто безупречный дворянин. Он образец всех дворянских добродетелей.
Конечно, разве мог шевалье с тонким вкусом, прекрасным происхождение и великолепными манерами не обратить внимание на милого мальчика? И как только граф решился оставить малыша одного на целых полгода? Конечно, этот мерзавец подловил ангелочка на какой-нибудь детской шалости. Мерзавцем и ангелочком шевалье де Ликур считал соответственно виконта де Водемон и пажа, ибо почти единственным при дворе не обманывался насчет истинного возраста шевалье Александра. Равно как и любого другого юного шевалье. Ведь только истинная мужская дружба и привязанность представлялись в глазах господина де Ликура чем-то незыблемым и достойным уважения. По разумению господина де Ликура, если кто-то из молодых людей и заслуживал серьезного наказания — так это виконт де Водемон. Что же касается любимого сеньора, так в порыве ревности люди совершали и более жуткие вещи. По крайней мере, граф де Лош не собирался всаживать в грудь милого мальчика кинжал или уродовать его лицо. А что касается слов… Во-первых шевалье де Ликур искренне полагал, что одного взгляда малыша будет достаточно, чтобы суровость графа растаяла, как снег под лучами весеннего солнца, в ином же случае, он, шевалье де Ликур, возьмет на себя миссию парламентера. Офицер не сомневался, что его красноречие убедит сеньора простить опрометчивый поступок мальчика. Ибо в противном случае его любимый сеньор неизбежно будет страдать. А заставлять страдать такого прекрасного человека… Нет, это было выше сил господина де Ликура.
![Михаил Горбунов - Белые птицы вдали [Роман, рассказы]](/uploads/posts/books/134681/134681.jpg)
