Анатолий Брусникин - Девятный Спас
Потолковать-подумать Илья был не прочь. Оно всегда полезно. Особенно, когда вокруг все вопят и бегают.
Ермитаж оказался маленькой избёнкой в одну комнату. Посередине две деревянные треноги: одна пустая, на другой стоит что-то прямоугольное, закрытое тряпкой.
Пока Алёшка, размахивая руками, хвастался, как он на англнцком посольском дворе врагов крошил и поколол их там десятка полтора, Ильша огляделся по сторонам. Подошёл посмотреть, что за штука на треноге. Сдёрнул покров — ахнул.
Там, вынутый из оконницы, стоял образ Спасителя, лучился на Илью своим светоносным взором. Как и когда попал из Ильшиного дома в Преображёнку — непонятно. Эту загадку, однако, мастер сразу же разгадал.
Вот почему замок плохо открывался. Влез кто-то и икону покрал. Оттого и дома пусто сделалось, без Спаса-то.
Неодобрительно закряхтев, Ильша снял образ с подставки, бережно завернул. Сам уже прикидывал, какой дома замок похитрей устроить, чтоб ни один ворюга открыть не сумел.
— На что тебе она? — удивился Попов, толком иконы не рассмотревший. — Ты вроде не богомольный.
— Пущай, тово-етова, у меня висит. Это я по пустякам Бога тревожить не люблю. А если дело важное, отчего не помолиться? Язык, чай, не отсохнет, щепоть не отвалится.
* * *Отец и сын сидели в кабинете, ярко освещенном свечами. Трудный разговор с Кирьяковым уже состоялся, и провёл его Автоном Львович блестяще.
Сначала как следует припугнул гвардии майора, так что тому небо со свиной пятак показалось. Потом обозначил условие, которое было безропотно принято. Деваться от Зеркалова гофф-оберкамергерру и его господину было некуда. Он на плаху — они на плаху. А в завершение Автоном потребовал немедля привести к нему самого царевича, якобы для того, чтоб Алексей Петрович своими августейшими устами подтвердил все данные обещания. На самом же деле замысел был в ином.
Одним кнутом, сиречь страхом, много от людей не добьёшься. Нельзя пренебрегать и пряником. А пряник у Зеркалова был припасён наисладчайший. Пусть цесаревич, узнав от Кирьякова о крахе заговора, затрясётся и придёт в отчаяние. Тем сильней будет его ликование, когда он увидит священную романовскую реликвию, чудесно возвращённый Филаретов Спас. Для человека рассудительного обретение иконы — событие не изрядное. Но царевич суеверен и набожен, он узрит в этом чудесное знамение и утешится. А заодно проникнется благоговением к человеку, который преподнёс ему столь бесценный дар.
Без этого рассчитывать на крепкую защиту нечего. Наследник труслив, но непостоянен, а Кирьяков изобретателен. Не сейчас, так позже избавятся они от Зеркаловых. Ибо скоро сообразят: коли не станет Автонома, то некому будет крамольную грамотку из тайника вынуть и в сыск передать.
— Разверни образ и поставь вон туда, в божницу, — велел гехаймрат сыну, подумав, что так выйдет впечатлительней.
Надо будет сказать: «Не тужи и не печалься, царское высочество. Глянь-ка вон туда, сразу уверуешь, что милость Господня пребывает с тобою!»
Во время тятиного объяснения с Кирьяковым мальчик сидел нахохленный, словно больная птица, и смотрел в пол. Не похоже было, что он слушает, а если и слушал, то навряд ли понимал, о чём речь.
Но сейчас послушно поднялся, размотал тряпку и поставил образ в иконостас. Зеркалов, склонив голову, смотрел.
Ох и хороша была икона. Сразу видно, что не обыкновенная, а царская. Очи, правда, не сияли — там в углу было темновато. Петя и сам понял, зажёг под Спасом лампадку.
— Подкрути сильней! — подошёл отец. — Что это у него глаза-то, а?
— Погоди, будут глаза, — странновато хохотнул Петя. У него самого взгляд был мерцающий, дикий. — Сиять не засияют, потому что секрета я не раскрыл. Зато свой собственный придумал, какого ещё не бывало. Вот, вот, гляди!
Он торжествующе показал пальцем на лик. В строгих очах Спаса блеснули капли. Набухли, пролились вниз. Они были чёрными!
— Что это?! — вскричал Автоном Львович, отшатываясь.
— Состав такой, особенный! Если лампадой или свечой подогреть, образ плачет чёрными слезами. Тот был Спас Ясны Очи, а у меня будет Спас Чёрны Слёзы!
Лицо сына сияло такой гордостью, что у Зеркалова не хватило сердца попрекнуть мальчика ни единым словом. Автоном Львович лишь спросил, очень тихо:
— Так ты Филаретов Спас в ермитаже оставил?
Петя небрежно плеснул рукой.
— На что он мне? Этот лучше.
И упал тут Автоном в кресло. Кончено. Теперь уж совсем кончено…
Глава 11
Прекраснейшая из всех
В такой-то срок, в таком-то годе
Мы встретимся, быть может, вновь…
Мне страшно, — ведь душа проходит,
Как молодость и как любовь.
С. ЕсенинИз всех чёрных мыслей, тяготивших князя-кесаря в хлопотное утро, последовавшее за бессонной ночью, наигорчайшей была туга о несобранных деньгах. Заговор и измена, с Божьей помощью, оборены, хотя и здесь гордиться особенно не доводилось. Англицкий и цесарский резиденты вышли из воды сухими, а первый ещё и нажаловался, что на его подворье ночью напали лихие люди и побили слуг: одного насмерть и одного увечно. Стрельцы-заговорщики остались непойманными, все поразбежались. Жди теперь от них новых каверз. Зеркалов, блудний сын… Эх! Тут уж, кроме как самого себя, винить некого. Где были у старого дурня глаза, когда приближал такого помощничка? А главный шпиг, чтоб ему в аду сгореть? Ведь на полном доверии состоял, пёс!
Но дума о трёхстах тысячах всё же была самой мучительной. Не удалось наскрести и трети средств, потребных для сохранения армии. Беда… Государь прежних заслуг вспоминать не станет, не до того ему сейчас. Трон и вся держава под его величеством ходуном ходят. Скажет: я на тебя надеялся, Федька, а ты меня подвёл, хребет мне переломил. И заговор этот, конечно, лыком в строку встанет. Как ни скрывай, а шила в мешке не спрячешь.
У Фёдора Юрьевича было уже решено, что всей правды о страшном умышлении он царю доносить не станет. Ибо хвастать нечем. Хорош всевластный наместник, у которого под носом такое злое дело устраивается. Кое-что отписать, конечно, придётся, но десятую часть правды, не более. Злоумышляли-де людишки из стрелецких недобитков лишить жизни верного твоего пса и хотели на Москву красного петуха пустить, да стараньями нашими ничего у них не вышло. Однако ж для острастки служивому народцу и ради пущего ихнего рвения Автоном Зеркалов, начальник внутреннего полуприказа, строго мною наказан.
Ромодановский сердито стукнул кулаком по письменному столу, зашевелил отвислыми щеками.
