Николай Зарубин - Надсада
— Кто? — повторила за парнем Наташа.
Николай только глянул в ее сторону, но ничего не сказал. Встал, прошелся по комнате, остановился перед Виталием.
— Не скрою, мне предлагалось пойти на преподавательскую работу. И я бы пошел — даже, может быть, еще и пойду. Но в данный период своей жизни я принесу гораздо большую пользу обществу, будучи свободным художником. И картины мои, на что я очень надеюсь, произведут гораздо большую работу в умах и душах людей — в том числе и молодых, — нежели моя предполагаемая преподавательская работа. Я не исчерпал свой творческий потенциал и просто обязан его реализовать. Обязан, хотя бы перед собственной совестью, перед вами, молодыми. Для того и работаю здесь, вдали от московских и петербургских салонов, в том вижу и собственный художнический крест.
— Но почему же нельзя совмещать работу художника и преподавателя? Мне представляется — это вполне возможно, — наступал молодой архитектор.
— Возможно, если жить в столице. Но тогда я потеряюсь как художник, — не соглашался Белов.
— Вы могли бы устраивать мастер-классы, что сейчас модно во всем мире.
— Во всем, но только не у нас в России. Мастер-классы должны организовывать официальные представители от культуры, а они сегодня заняты другим. Встречался я с ними, и не дай бог еще встретиться…
Беседа с молодым архитектором из Петербурга утомила Белова, но утомила только физически. На душе у него было легко и спокойно.
«Значит, еще не все для России потеряно, — размышлял он, переводя взгляд с одного на другую. — Молодежь выросла думающая, творческая, незакомплексованная на деньгах, тусовках. И кто знает, в чем сегодня правда: в его, состоявшегося художника с именем, недоверии к молодым, как к будущей полноценной замене старшего поколения, или в поиске собственного пути таких, как Виталий? Ведь и он, Николай Белов, далеко не сразу определился с выбором собственного пути».
«А может, это процесс естественный? — размышлял далее. — Ведь недаром сказано: делай, что должно, и будь, что будет?..»
Пока не приехал брат, Николай продолжил экскурсию по выселкам. Побывали на небольшом беловском родовом кладбище, где в общих чертах пересказал историю селившихся здесь некогда староверов, истории семьи прадеда Ануфрия, деда Афанасия, отца Данилы Афанасьевич и своей матери Евдокии Степановны, дяди Степана Афанасьевича.
— Вот вам и ответ на ваши вопросы: могу ли я оторваться от всего того, что питает мое творчество. Здесь, в самом сердце присаянских глухоманей, сошлись и намертво переплелись родовые линии людей по-настоящему сильных, взаправду, до самоотречения любящих и женщин своих, и детей, и землю свою, и Родину. Отсюда, из глухоманей присаянских, сибирских — вообще из российской глубинки, — только и возможна созидательная работа по будущему обустройству Отечества.
— Да… Николай Данилович, — не находил слов молодой архитектор. — Это же просто какое-то чудо — седьмое чудо света ваше Присаянье, по-другому и не скажешь.
— Чудо не чудо, но ничто на всем свете с этим не сравнится, как точно сказал писатель Валентин Распутин, — широко и по-доброму улыбнулся художник.
Я в ваших краях по времени и всего ничего, а уже готов влюбиться во все, с чем пришлось встретиться, к чему прикоснуться.
— А по-другому и не бывает, — согласился Белов. — Эти места, проживающих здесь людей забыть невозможно. И приехавшие сюда с добрыми намерениями люди как бы автоматически попадают в круг людей, посвященных во всю эту благодать. Брат о том знает и кого попало сюда не повезет.
— Так что же, здесь все такие, как вы? — растерянно спрашивал молодой архитектор.
— Н-нет, — рассмеялся Белов. — Ты ж, наверное, знаком с историей заселения Сибири и знаешь, какой люд здесь селился (Николай неожиданно для себя стал говорить Виталию «ты»). — Люд разный. Но далеко не мелкий — и телом, и духом. И в период советских новостроек ехал также не мелкий, обескровливая тем самым человеческую породу центральной части России.
— Вы знаете, Николай Данилович, после поездки сюда мне понадобится время, чтобы привести в порядок свои мысли, чувства, ощущения, — неожиданно признался петербургский гость. — Но я во всем этом разберусь.
— Разберешься, конечно, — подбодрил молодого человека художник. — И влюбишься в эти места. Навсегда. Как и я в свой срок.
До приезда Владимира дочь взяла гостя под свое покровительство. Молодые люди о чем-то говорили, чему-то смеялись, навестили мерина Тумана в его загоне, еще раз обошли выселки.
Наташа уже не раз бывала здесь, все знала, ничему не удивлялась, но ей было приятно удивлять Виталия.
Не зная о приезде племянницы, Владимир думал определить Виталия на выселках, но теперь повез его к матери в Ануфриево.
— Пусть дыхнет воздуха простой жизни сибиряков, а где еще он сможет дыхнуть, как не у тебя — коренной сибирячки? — убеждал Татьяну Маркеловну. — Утром я его буду забирать, потом мы будем приезжать к тебе на обед и вечером — снова возвращать его под твое крыло.
— Пускай дыхнет, — кивала головой Татьяна. — Дых, он вить, Володенька, жись дает. Свои детки не хотят жить с матерью, дак пускай хоть чужие поживут, — не удержалась от своих обычных упреков.
— Ну-ну, не начинай старую песню. Одна в доме не бываешь: то я, то Люба, то Витька здесь.
— И на том спасибо, детушки, — поклонилась манерно. — Че ж мне, старой, обижаться-то? Провиантом снабжаити, деньжат подбрасываити. Живу, почитай, на вашем иждивении. Спа-асиба… Ой, люшеньки-и-и-и…
— Послушай, мама (мамой ее сын называл в исключительных случаях, о чем хорошо ведала Татьяна), Виталий Алексеевич — человек из большого города, что находится чуть ли не на краю света. Как мы к нему здесь отнесемся — с тем и поедет к себе в Петербург. Поэтому очень тебя прошу: будь с ним поласковей.
— Буду-буду, — торопливо отозвалась Татьяна. — Када ж привезешь-то Алексевича, мне ж нада сготовить чего?
— Ночевать и привезу. Часиков в девять вечера.
— И — добро, — неожиданно для себя заключила Татьяна, а осознав, что употребила любимое слово покойного мужа, заохала, засуетилась и поспешно скрылась в кути.
* * *Татьяна уже не один год жила одна и истосковалась по постоянному в доме человеку, пусть даже и чужому. Виталия она перекрестила в более привычного Витю, к семи утра в прикрытом зеве русской печи уже томился завтрак, причем это было что-нибудь сытное и вкусное.
— Доброе утро, Татьяна Маркеловна, — с поклоном произносил, поднявшись с постели, парень, широко улыбался хозяйке, шел во двор.
За столом неизменно справлялся о ее здоровье, ел с завидным аппетитом, нахваливал Татьянину немудрящую готовку и к восьми часам был в сборе. Оставшееся до приезда Белова время проводил в разговорах с хозяйкой, расспрашивая в основном о житье-бытье и до войны, и в войну, и после нее. Интересовало его все: в каких домах жили, где содержали скотину, как были устроены загоны для скота, сараи, гумна, заимки. Постепенно Татьяна разговорилась и стала специально готовиться к таким расспросам, чтобы ничего не упустить из того, что может быть интересно гостю.
