Бенджамин Рошфор - Фанфан и Дюбарри
— Тогда я попрошу Оливье освободить меня от клятвы, что ничего никому не скажу! — предложил Тюльпан. Когда же фурии удалились в сад за детьми, взбежал этажом выше, — попросить Оливье сквозь замочную скважину, чтобы тот не вздумал освобождать его от клятвы — как объяснил он Оливье, чтобы в глазах Деборы оставаться презренным типом, не достойным стать её мужем!
— Но я не выдержу, Тюльпан! — вот жалобный ответ, который он услышал от Оливье. — Мне хочется курятинки с жареной на масле картошкой, с бутылочкой медокского, и после — или, может быть, даже перед этим — вареных раков, как следует промоченных бутылочкой "барсака".
— Попробую подать тебе через окно кровяной колбасы!
— Нет, нет и нет! Хочу ветчинки с провансальскими трюфелями и бутылочку "шатонеф"! — стонал Оливье.
— Ну вот! Я так и знал, что ты не выдержишь и сдашься! — взорвался Тюльпан, вне себя от ярости, что Оливье не хочет понимать трагизма его положения.
И в результате через пару часов Тюльпан уже сидел за богато накрытым столом, перед блюдами с курятиной, ветчиной, раками, жареной картошкой, бутылками "барсака" и "шатонеф-дю-Пап" ("медока" не нашлось), став, к своему ужасу желанным женихом Деборы, поскольку Оливье уже успел расписать их поездку в духе Большой Истории так живо, что можно было простить и то, что двое суток от них несло Мими Першерон.
Клятва молчать, которую Оливье на этот раз потребовал от женщин, то, что он предварительно отправил из дому всю прислугу (даже еду они накладывали сами) — все это убеждало, что рассказ был правдив до последнего слова!
— И если мы решили вам ничего не говорить, — добавил Оливье, не переставая набивать рот всем подряд — так потому, что от нашего замечания зависела безопасность маркиза де Лафайета. Ведь выдан королевский ордер на его арест! Сыщики Морепа его искали по всем портам, возможно, и в Испании тоже! К тому же, милые дамы, — сказал он наконец, заморив червячка тремя раками и четвертью каплуна, — речь шла и о нашей безопасности! Ведь что мы сделали? Помогли бунтовщику, идущему на помощь другим бунтовщикам! Потом, если все удастся, мы будем в числе первых, кто помог герою! Но сейчас? Сейчас мы лишь сообщники беглеца!
— Тебе все лишь бы говорить! Единственное, что умеешь! — упрекнул его Тюльпан, утратив вкус к еде в тот миг, когда увидел вновь Дебору Ташингем, увидел словно бы сквозь сеть, в которую опять был пойман! И будучи вне себя от злости, добавил:
— Тебе же говорили, нужно все держать в тайне, а ты болтаешь — и потому, быть может в этот самый момент лакей твой, что подслушивал под дверью, уже бежит в полицию, чтобы тебя продать!
Оливье Баттендье взглянул на часы.
— Да ничего! Сейчас бриг "Ля Виктори" уже в открытом море!
— Но мы-то нет! — ответил Фанфан, взбешенный тем, что из-за раков, ветчины и прочих деликатесов он опять стал женихом! — Я уже вижу, как распахиваются двери столовой и нас обступает толпа стражников!
Эта трагическая картина, вызванная известными нам чувствами, тут же была разрушена.
— Об этом не может быть и речи! — заявил Оливье, допивая бутылку "шатонефа". — Знал бы, сколько мне пришлось дать полиции, — совсем не волновался бы из-за такой ерунды!
Да, Оливье действительно был гений! И, нужно сказать, к этой информации он добавил ещё кое-что — казалось, ерунду, так, мелкую подробность, но она стала рубежом в судьбе некоторых из тех, кто сидел за богато накрытым столом. Ведь чтобы закрепить примирение и отпраздновать как следует, он всем налил шампанского и сказал, понятия не имея, какие непредвиденные последствия это будет иметь:
— Полицию подмазал не один я, но и тот парень, о котором ты сказал, что он как саблю проглотил. Ему пришлось изрядно раскошелиться! Знаешь, кого я имею ввиду!
— Но я уже забыл, как его звали.
— По всей Европе он собирает деньги, оружие и добровольцев для американских повстанцев!
— Как же его?.. Сайлас Дин?
— Сайлас Дин?!
На миг повисшую в столовой тишину нарушила Дебора:
— Сайлас Дин… Сайлас Дин… Это имя мне о чем-то говорит! О! Уже знаю! Я познакомилась с ним в позапрошлом году в Лондоне! Но, разумеется, не знала о его тайной деятельности. Там он выдавал себя за коммерсанта. Было это на свадьбе офицера, — сослуживца моего покойного полковника Ташингема! О да, я все прекрасно помню, он говорил, что жениху чертовски повезло! Жених был капитан Диккенс, Арчибальд, если не ошибаюсь. И нужно подтвердить, мсье Дин был прав. Невеста была такая красавица, что все остальные дамы умирали от зависти! И выглядела она совершенно иначе. Была она корсиканка, с таким странным именем… я именно поэтому его и запомнила: Звали её Летиция Ормелли!
***
Имя это прозвучало над столом как гром с ясного неба! И все вдребезги — стекла в окнах, в дверях и фарфоровые сервизы из Лиможа! И всех за столом — Оливье, Аврору, Дебору — словно вспышка молнии превратила в неясные силуэты. Так в этот момент все видел и ощущал Фанфан-Тюльпан, хотя ничто не шелохнулось и все в комнате осталось на своем месте, и слышно было только, как Баттендье жадно обгладывает кости. Нет, все понемногу пришло в норму, и блеклый дневной свет вновь вернул всему его настоящий цвет.
Жива! Летиция жива!
— На другой день новобрачные отплыли в Америку, — продолжала рассказывать Дебора, понятия не имея, какой эффект имел её рассказ. Капитан Диккенс, бывший в длительном отпуске по тяжелому ранению, вернулся в штаб генерала Корнуэльса на свое место картографа.
"— Замужем — но жива! Жива — но в Америке!"
Давно ли говорила Дебора? По крайней мере, теперь она обращалась к нему.
— Тюльпан?
— Да? — ответил тот с видом человека, вынырнувшего вдруг откуда-то из глубины. — Да?
— Как ты побледнел! — воскликнула Дебора.
— Мне нехорошо, — бесцветным голосом ответил Фанфан. — Я слишком много выпил!
— Но ты совсем не пил! Я прекрасно видела, что ты вообще не пьешь!
— Значит, я не допил, — Тюльпан криво усмехнулся и встал. — Прошу простить, я удалюсь…
Сопровождаемый удивленными взглядами, Тюльпан шагал, как автомат, ему казалось, что настал конец света и что он никогда не остановится, будет идти так до тех пор, пока не попадет в Америку… И нужно вам сказать, что эта безумная идея, хотя мы и не знаем, как он собрался её осуществить, вызвала в доме Баттендье такой скандал, что по сравнению с ним все предшествующее было не более чем спокойным обменом мнениями.
Оливье Баттендье, который в тот же вечер к десяти вернулся домой после напрасных поисков Тюльпана по всему городу, услышав в доме дикий крик, сказал себе: "- Ага! Значит, его где-то нашли мертвым! Так я и знал!"
