Анри Кок - Сиятельные любовницы
— Дальше, — проговорила Мессалина, не отвечая на этот прямой вопрос.
— Дальше, — ответил Нарцисс, вынимая из кармана таблички, — я позволил себе обеспокоить вас, чтобы передать вам описание одного случая, происшедшего сегодня ночью в этом доме.
— Этой ночью?
— Да. Я предполагал, что прежде чем я передам моему господину, — мне так приятно давать ему это название, хотя он и освободил меня, — вам не будет неприятно узнать о происшествии, которого я был случайно невидимым свидетелем и о котором записал по обязанности историографа. Сегодня ночью я не спал, устав ворочаться на постели, я сошел в сад и… — Нарцисс не докончил фразы. Приблизясь к нему, Мессалина вырвала у него из рук таблички без гнева, скорее смеясь, хотя смех этот был ненатурален.
Со своей стороны Нарцисс не сделал ничего, чтобы воспротивиться движению молодой женщины. Наступило краткое молчание, в продолжении которого они пристально глядели друг на друга. Мессалина первая прервала это молчание.
— Вы на самом деле хотели передать эти таблички Клавдию? — сказала она шипящим голосом.
Нарцисс пожал плечами.
— Вы слишком молоды и слишком прекрасны, — возразил он, — чтобы служить забавой для быков, разверните эти таблички и прочтите, что я хотел передать Клавдию без всякой опасности для вас.
Мессалина прочла:
«Сегодня утром я, Нарцисс, управитель Клавдия, обрил брови египтянину Измаилу и за его дерзость приказал выжечь на лбу его клеймо.»
— А! — холодно прошептала она. — Измаил был так дерзок?
— Да! — отвечал Нарцисс. — Вчерашний его успех в подражании песни соловья вскружил ему голову. Сегодня утром, проходя мимо меня, он едва мне поклонился, я исправил его, отныне он будет почтительнее. Согласитесь, вовсе не хорошо, что простой невольник считает себя равным Юпитеру.
Мессалина отдала таблички Нарциссу.
— Хорошо, — ответила она и, наклонясь к Мирра, чтобы приласкать ее, добавила, — эта собака верна?
— Так же, как его хозяин, — живо отвечал управитель. — Привязана до самой смерти к тем, которые удостаивают ее любви.
Рука Мессалины уже не гладила более собаку. Смелый отпущенник покрывал ее пламенными поцелуями.
— Я хочу пить, — сказала Мессалина.
Нарцисс встал, чтобы приказать принести питье своей госпоже. Молодой ассирийский невольник принес на подносе чашу, наполненную слегка подслащенным белым вином.
Мессалина выпила и, вытерев концы пальцев о волосы раба, брызнула через плечо несколько капель оставшегося в чаше вина в лицо Нарциссу, что было высшим выражением любезности у римских женщин того времени. Нарцисс, преклонив колена, сказал страстным голосом:
— До самой смерти буду помнить это, моя повелительница.
И отпущенник Нарцисс стал первым любовником Мессалины, жены Клавдия. Первым потому, что Измаил — подражатель соловью — был минутной прихотью, которую и нечего было считать.
Между тем Клавдий не всегда спал, находясь возле своей новой супруги, доказательством чему, — а разве это не доказательство! — может служить рождение двух сыновей, Британика и Октавия.
Клавдий обожал своих детей не так, как Мессалина, которая заботилась о них только в то время, когда было нужно их покровительство.
Клавдий особенно любил своего маленького Тиберия, прозванного Сенатом Британиком в память о той славе, которой покрыл себя его отец во время экспедиции в Великобританию. Он проводил целые часы около его колыбели, укачивая его, а позже, когда ребенок был в состоянии понимать, он давал ему мудрые советы и учил молиться богам.
Клавдий был хорошим отцом и, вне всякого сомнения, если бы был женат на другой женщине, а не на Мессалине, — на женщине, верной своим обязанностям, Клавдий наверняка продолжал бы свое царствование не так, как его начал, без особого блеска, быть может, без особой пользы для народа, но и без скандальных глупостей и идиотских жестокостей.
Клавдий, делавший добро, стеснял Мессалину, которая помышляла только о зле. Искусная в распутстве, она подчинила своему влиянию не сердце, а тело своего мужа. Затем она постаралась развить его природные недостатки. Клавдий был всегда жаден до вина и еды, — она с утра напаивала его почти до бесчувствия, в этом помогал ей Нарцисс. Императрица нашла в этом человеке драгоценное орудие. Алчный до золота, до роскоши, он только и думал о том, как бы побольше украсть, и он вполне достиг своей цели, ибо после его смерти, случившейся при Нероне, осталось четыре миллиона сестерций.
— Воруй, сколько хочешь, — сказала ему Мессалина, — я ничего не вижу и постараюсь, чтобы не заметил и Клавдий, но и ты со своей стороны сделай так, чтобы Клавдий не замечал моих удовольствий.
Понятно, что, сделавшись ее любовником, Нарцисс никогда не помышлял о том, чтоб безраздельно обладать ею. Он не был ревнив.
После него настала очередь других отпущенников, живших во дворце и пользовавшихся благосклонностью императрицы. Нарцисс даже сам исполнял самые низкие причуды Мессалины. И вот однажды, когда на одном из праздников во дворце появился канатный плясун по имени Мнестер, то императрица пленилась им, ибо он был великолепен, это был Геркулес с примесью Аполлона, и, кроме того, он играл трагедии. Мессалина была восхищена. По окончании представления она послала одну из своих женщин отыскать мима. Мнестер явился. Императрица сидела в одной из своих зал, у ног ее отдыхал Мирро, подаренный ей Нарциссом.
Когда она чего-нибудь или кого-нибудь желала, Мессалина не теряла времени в разговорах.
— Ты прекрасен, и я люблю тебя, Мнестер! — сказала она ему.
Она ожидала, что при этих словах охваченный радостью мим бросится к ее ногам.
Каково же было ее удивление, когда он остался холодным и неподвижным.
— Разве ты не слыхал моих слов, — продолжала она голосом, в котором слышался скорее гнев, чем любовь. — Глух ты и нем, что ли?
— Ни то, ни другое, с позволения вашего величества, — сказал тихо Мнестер.
— Так почему же это молчание, когда я удостоила тебя сказать, что ты мне нравишься?
— Я слыхал, что в императорских дворцах стены имеют уши, и то, что я ответил бы вашему величеству, может быть передано вашему августейшему супругу.
Мессалина улыбнулась.
— Ты благоразумен! — заметила она.
— Когда имеешь одну только шкуру, так поневоле дорожишь ею, — ответил он.
— Ну, так тебе нечего бояться за свою шкуру. С этой стороны дворца уши закрыты.
Мнестер поклонился.
— Ото меня немного успокаивает.
— Так немного?!
— О! Чтоб ответить вашему величеству, как вы, по-видимому, желаете, что я вполне принадлежу вам и счастлив этим, мне мало быть уверенным, что ни один шпион не следит за мной.
