Лилия Подгайская - Жестокое время Тюдоров
Стояла вторая половина лета, когда Джейн сошла с барки и, пройдя через ворота, вступила под мрачные своды Тауэра. Здесь даже в разгар летнего тепла было серо, сыро и холодно. От одного вида этих мощных стен у Джейн мурашки побежали по телу. Она хорошо знала, сколько сильных, облечённых властью людей вошли сюда через те же ворота с тем, чтобы никогда уже не вернуться к жизни. Если кто-то из них и оставался заточённым в башнях замка-крепости, то жизнью это назвать было никак нельзя. И она чувствовала, ощущала всем своим существом, что никогда уже не увидит нормальную человеческую жизнь и не услышит ничего, кроме коротких команд, отдаваемых солдатам гарнизона, и крика воронов, которые издавна облюбовали это место и чувствовали себя здесь хозяевами. Всё, жизнь со всеми её звуками и красками осталась за высокими толстыми стенами, навсегда скрывшими её от мира.
— Я не хочу, не хочу, — шептали бледные губы, и слёзы лились из огромных золотистых глаз.
Но в этом приюте мучений и смерти никого не могли тронуть слёзы ни в чём не повинной молодой женщины, почти девочки, жизнью которой распоряжались всесильные мужчины.
К некоторому её облегчению, для Джейн выделили относительно сухие покои в башне, из узких окон которой был виден изгиб реки и несколько домов на берегу Темзы. С ней позволили быть одной служанке и двум фрейлинам, которые сами были в ужасе от всего происшедшего и ничем не могли поддержать госпожу.
Очень скоро стало известно, что бывший лорд-протектор, всесильный герцог Нортумберленд обезглавлен как государственный преступник. Гилфорд Дадли, несостоявшийся король Англии, и его братья заключены в самой старой и мрачной башне — Бичем-тауэр, суровой тюрьме, где стены промерзают насквозь и негде спрятаться от холода. Но положение супруга, если говорить честно, мало волновало Джейн — ничего кроме ненависти она к нему не испытывала. Ей было жаль только Роберта Дадли, которого отец отправил арестовывать принцессу Марию, когда началась вся эта катавасия с захватом власти после смерти Эдуарда. Его оторвали от молодой жены, которая, по слухам, очень любила своего супруга и как раз сейчас носила его дитя.
Самое страшное началось, однако, когда к узнице пришёл один из членов Тайного совета и стал вести допрос с целью выявить все злоумышления против царствующего ещё Эдуарда. Они подозревали ни много, ни мало как отравление короля с целью захвата власти. Джейн нечего было рассказать дознавателю, но ей не верили и допрашивали раз за разом, всё более хитроумно выстраивая вопросы. Джейн плакала и клялась в том, что ничего не знает. Тогда её повели на «прогулку» по Тауэру, показывая места, где развязывались языки самых упрямых заключённых, и орудия, используемые для этого. Когда её ввели в маленькую камеру, где стояли приспособления для пыток, ей стало плохо. Ноги едва держали бедную Джейн, голова кружилась, к горлу подступила тошнота. Как оказалось, в Тауэре имелись смертоносные орудия пытки специально для нежных дам. Ей показали «Железную деву» — большой, в полный человеческий рост металлический футляр, выкованный по форме женского тела, дно которого утыкано большими шипами, насквозь пронизывающими тело жертвы, помещённой туда.
— Обычно заключенные сюда женщины кричат долго и громко, — сообщил ей сопровождавший их в этой жуткой экскурсии лорд-смотритель замка. — Нужно быть очень покладистой, леди, чтобы не угодить в объятия этой не слишком приветливой девы.
Тут уж Джейн разрыдалась во весь голос.
— Ну, как вы не можете понять, что я ничего, совершенно ничего не знаю, — всхлипывая, проговорила она. — Я ведь никто, совсем никто в этом семействе. Меня взяли из отчего дома как берут неодушевлённую вещь, куклу и заставляли куда-то идти, что-то делать. За весь последний год я ни разу не видела моего кузена Эдуарда, с которым мне когда-то в детстве дозволялось играть. Я не хотела быть королевой. Я просила лорда-протектора не делать этого со мной, но он и слушать не захотел. Велел быть покорной его воле, иначе всевозможные кары обрушатся на головы моих родных. Что, скажите мне, что могла я сделать, одинокая и беспомощная в руках этих всесильных мужчин, моих свёкра и мужа? Со мной ведь даже не разговаривали как с человеком. Просто велели делать или говорить то-то и то-то. Ну почему вы не верите мне? Почему? Уж лучше убейте сразу, только не мучайте больше своими вопросами, на которые у меня нет ответов.
Она почти кричала.
— Всему своё время, — пробормотал вполголоса чуть смущённый дознаватель, отвернувшись от своей подопечной.
Ему и, правда, было жаль эту молодую женщину, почти девочку, которую, похоже, безжалостно использовал в своей игре жестокосердный Нортумберленд. Но работа есть работа, и её надо исполнять добросовестно, если нет желания самому попасть в этот мрачный замок в качестве узника. Затем, повернувшись к своей подопечной, он успокоил её несколькими официально произнесенными словами. Нельзя было даже подозрение вызвать, что он пожалел её. Новая королева Мария никогда не простит его, если узнает, что он проявил слабость и сжалился над протестанткой, позволившей себе захватить её титул и трон. Этой девочке не выбраться отсюда живой. Её участь решена.
После возвращения с «прогулки» Джейн была сама не своя, её била крупная дрожь. Она не могла есть, только всё время пила, а к ночи слегла с горячкой. Бедная женщина металась на узкой постели, всё время рвалась куда-то, поминала в бреду какую-то железную деву и звала Роберта. Фрейлины были в полном расстройстве и недоумении. Они потребовали лекаря, и он пришёл. Осмотрев больную, эскулап оставил свои назначения, и Джейн стали поить какими-то настоями из трав. Служанка без конца обтирала её тело прохладной водой с уксусом, и постепенно молодая женщина пришла в себя. Но с тех пор улыбка ни разу не появилась на её молодом нежном лице. Джейн была задумчива и молчалива. Никто не знал, что творится в её хорошенькой головке. И это было к лучшему. То, о чём она думала, принадлежало только ей, это были самые драгоценные её воспоминания. И ещё время от времени она совсем не по-христиански проклинала графа Уорвика, герцога Нортумберленда, который уже распрощался с головой, и его безжалостного сына, омрачившего своим бессердечием её такую короткую жизнь. То, что жизнь её кончена, Джейн понимала отчётливо. Злобная и жестокосердная Мария никогда не простит её, даже зная, что во всём происшедшем нет ни грана её вины. Другая, более человечная королева могла бы сослать её в отдалённую провинцию, но сохранила бы ей жизнь и возможность видеть небо над головой. Другая, но только не эта фанатичная, всем недовольная стареющая Мария.
