Ксавье де Монтепен - Владетель Мессиака. Двоеженец
— Вероятно, твоего осла.
— Вы всегда насмехаетесь надо мною. Но я видел… видел… то, что я там видел, переходит границу возможного.
— Кого же ты там увидел, в конце концов?
— Мою жену!
— Инезиллу?
— Ее самую. Кровь ударила мне в голову, я свалился с лестницы и прибежал к вам.
Это странное открытие, после того, что уже знал кавалер, удивило его только наполовину. Но он чувствовал, что надо как-то успокоить Бигона.
— Ты пьян, — сказал он испуганному лакею. — Ты просто увидел в зеркале собственную физиономию и вообразил, что видишь жену. Дай мне уснуть, и тебе я посоветовал бы идти проспаться.
Услышав эти слова, Бигон опешил и потихоньку выбрался из красной комнаты.
IX
Если в течение описанной только что ночи кавалер Телемак де Сент-Беат спал мало, то его слуга Бигон, говоря честно, вовсе не спал. Не только увидеть, но даже предполагать, что ему померещилась его жена, убежавшая с сержантом, было для него обстоятельством далеко не успокоительным.
— Per le cabeza de Diou! — воскликнул он на своем странном жаргоне, наполовину гасконском, наполовину испанском, — я не спорю, я точно пьян, но я ее видел, видел слишком даже хорошо; невозможно было мне не узнать ее лица и манер. Инезилла стояла против зеркала точно так же, как делала это, когда была женой купца, госпожой Бигон.
И бывший купец с досады вырвал из своей головы порядочный клок волос. Только в особенных случаях жизни он расходовал свои волосы подобным образом. Но для успокоения читателей, из которых, быть может, найдутся и такие, которые пожалеют даже волосы Бигона, мы обязаны сказать: больше или меньше одним клоком на голове почтенного экс-негоцианта, собственно, значило для него очень мало; у него были такие богатые волосы, что им мог позавидовать любой негр или баран-меринос. В молодости Бигона просто вешали за волосы, и, вероятно, поэтому он всего упорнее веровал в справедливость басни про Авессалома.
Соображая все случившееся с ним, Бигон был уверен, что видел именно свою жену, но небольшая доля сомнения еще оставалась в его душе.
— Случаются в жизни и такие удивительные вещи, — ворчал он. — Если бы только я мог удостовериться… Но, впрочем, черт бы побрал мою бабу, она это или не она сидит в башне Монтейль.
После такого истинно философского решения Бигон попробовал было уснуть, но и на этот раз без успеха. Услышав, как пробило четыре часа, он вскочил и снова побежал в комнату к своему господину.
В коридоре он натолкнулся на какого-то человека, который нес платье.
— Неуклюжее животное! — крикнул на него Бигон. — Куда это ты спешишь?
— К господину кавалеру Телемаку де Сент-Беату.
— К нему! И это старое платье несешь к нему?
— Метр Бигон! Это не старое платье, а самое новомодное и богатое одеяние.
— Карамба! Кому принадлежит весь этот гардероб?
— Господину кавалеру Телемаку де Сент-Беату.
— Быть не может!
— А между тем, это воистину так.
— Гм! Очевидно, он рискнул моими шестьюдесятью пистолями и приобрел эти тряпки, — заворчал достойный слуга, бывший пономарь и купец из города Аргеля. — Я намылю ему за это шею! Я не промолчу…
И Бигон вошел в красную комнату вслед за служителем, принесшим платье. Кавалер сидел в кресле и посматривал с меланхолической грустью на свою истасканную несчастную одежду, грязные лоскутья которой заставляли его плакать.
При виде двух человек, вошедших в комнату, не испросив предварительно дозволения, он едва не рассердился. Но хотя Телемак де Сент-Беат и был гасконец, он отлично умел владеть своим характером.
— Что вам здесь нужно, друзья мои? — спросил он совершенно спокойно.
— И вы не догадываетесь, зачем я явился! — возразил Бигон. — Это уже непозволительное фанфаронство. Признаюсь, я не совсем хорошо знаю ваш характер…
— Что ты плетешь, глупец?
— Вот еще что? Посмотрите, я же и глупец! В моих жилах кровь леденеет от одной мысли. Великодушно я одолжил вам шестьдесят пистолей, и вы их все потратили на тряпки. Это очень наивный поступок, господин кавалер!
Телемак де Сент-Беат взял свой палаш, обнажил его и положил на стол, а ножны сжал в руке и самым ласковым голосом ответил Бигону:
— Совсем не могу понять, о чем ты говоришь, друг мой. Твой язык какой-то нынче особенный, неприличный. Полагаю, это оттого, что я поступаю с тобой чересчур мягко. Больше этого не случится. На будущее я это учту. Буду поступать иначе.
И ловко схватив оторопевшего метра Бигона за воротник, кавалер принялся проворно отсчитывать ему удары ножнами палаша по спине. Напрасно несчастный пытался вырваться; жилистый и ловкий гасконец имел железные руки.
— Помилуйте! Помилуйте! — кричал Бигон.
— Ты очень уж фамильярен со мной, — продолжая бить, приговаривал кавалер. — Вот же тебе еще, шельма! Вот тебе еще, дурак!
— Господин Телемак де Сент-Беат! — кричал Бигон. — Пустите меня, я вам уступаю десять пистолей.
— Вот тебе за десять пистолей! Вот тебе!
— Уступаю двадцать пистолей.
— Получи же за двадцать! Получай за двадцать.
На минуту Телемак де Сент-Беат приостановил экзекуцию, но не выпустил из рук воротник своего слуги.
— О, выпустите меня, умоляю вас, мосье Телемак!
— Не будешь болтать лишнего?
— Буду совершенно немым.
— Очень хорошо. Оправься и одевай меня.
— А эти новые одежды?
— Они мне не принадлежат.
— Может ли это быть?!
— Не забывай, что ножны от палаша под рукой.
Бигон умолк.
— Позвольте доложить вам, — почтительно произнес лакей, принесший платье, — мой господин, граф Каспар д'Эспиншаль, прислал эти одежды в ваше распоряжение и надеется, что вы не обидите его отказом воспользоваться ими.
— Скажи графу, — ответил он, — что хотя я беден, во всяком случае, ни от кого милостыни не принимаю.
— Милостыня, вот скверное слово! — произнес чей-то свежий и приятный голос. И вслед за этим в комнату явился богато одетый и вполне вооруженный граф Каспар д'Эспиншаль.
Величественный вид его почти ослепил Телемака де Сент-Беата. Неверный свет лампы, смешиваясь с наступающим дневным светом, придавал его высокой фигуре почти исполинские размеры, а воинские украшения чрезвычайно шли ему. Он очень напоминал страшных рыцарей времен Людовика Святого.
Сравнивая себя с графом, гасконец невольно вспомнил басню о лягушке и воле. Но он скоро преодолел смущение и спросил:
— Как же я могу назвать иначе то, что вы, граф, хотите сделать для меня?
