Джефри Триз - Ключ к тайне
– Все это выдумки, – вмешался я. – Киркстоун вовсе не фамилия, это название горной местности на подходе к Пэттердейлу.
Мальчик взглянул на меня; его голубые глаза сверкнули от бешенства, а вздернутый нос сморщился в презрительную гримасу. Затем с очаровательной улыбкой он повернулся к актеру:
– Тем больше оснований к тому, чтобы это имя… подошло!
Жалкая игра слов, но в те времена мы часто придумывали разные каламбуры: это был любимый вид острот, и ни один драматург не мог и страницы написать без них. Десмонд засмеялся:
– Ты и острить умеешь!
– Остряк-простак! – сорвалось у меня.
Но Десмонд взглядом заставил меня прикусить язык.
– Киркстоун подойдет, – усмехнулся он. – Мы не задаем нескромных вопросов. Нам важно настоящее, а не прошлое. Вы должны подружиться, мальчики: в нашей труппе все друзья.
В ответ я протянул руку, и Кит дал мне свою. Я сжал ее с такой силой, что у него на глазах выступили слезы, хотя в действительности я сдержал себя и причинил ему гораздо меньше боли, чем мне хотелось.
Я вдруг подумал, что веду себя трусливо и низко: ведь он был намного ниже меня ростом. Может быть, он, как и я, сильнее и выносливее, чем кажется с первого взгляда, но я почему-то был уверен, что это не так. Он был чем-то похож на девочку, и эта мягкость в сочетании с наглостью раздражала и отталкивала меня.
Но актер он был замечательный, тут уж ничего не скажешь! Играть он умел!
Представления в тот день не было, но мы трудились с утра до поздней ночи. Через два дня мы должны были играть «Двух веронцев» уже в Ланкастере. Кит засел за роль Юлии, героини, которая, переодевшись мужчиной, отправляется на поиски своего возлюбленного. А мне предстояло играть роль Люцетты, ее служанки.
Теперь, припоминая все пьесы, в которых мне суждено было участвовать, я понимаю, что «Два веронца» была легкая и довольно слабая комедия. Интрига не отличалась оригинальностью; она повторялась в театре изо дня в день, переходя из пьесы в пьесу. Ох, уж эти мне переодетые героини! Как нам надоедало их играть! Конечно, авторы не случайно злоупотребляли этим старым приемом. Нам, мальчикам, приходилось играть все женские роли, и нелегко было добиться, чтобы мы держались естественно. Поэтому они и использовали простейший способ хоть на время избавить нас от фижм и кринолинов и вернуть нам короткие обтянутые штаны, к которым мы привыкли. Героиня притворялась юношей, а мы имели возможность играть самих себя. Объяснение мое, быть может, звучит не очень складно, но вы сами понимаете, что я хочу сказать.
А вот Киту Киркстоуну не требовалась помощь драматургов.
В труппе, где, кроме нас, было еще три мальчика, причем все три – опытные актеры, но он был единственным, кто в женском костюме выглядел как настоящая женщина. Походка, наклон головы, игра глазами, движения рук – все, что мне давалось с трудом и требовало бездны терпения, так как дома я никогда не обращал внимания, как держат себя женщины, у него получалось легко и красиво.
Десмонд поправил его только один раз и то в каком-то пустяке. Я даже не помню, о чем шла речь, но мне тогда показалось, что он сделал это только для того, чтобы парень не очень-то зазнавался: ведь Кит и так мнил о себе чересчур много.
– Нет, нет, – внезапно сказал Десмонд, – только не так; женщины делают это совершенно иначе.
Кит повернулся к нему весь красный и уперся руками в бока.
– Я прекрасно знаю, как это делается! – дерзко возразил он.
Но в таких случаях с Десмондом были шутки плохи. Все чудовищное тело актера всколыхнулось, он вскочил с кресла и во весь рост выпрямился перед маленьким Китом.
– С кем ты споришь? – загремел он. – Я двадцать лет играю в лондонском театре. А что понимаешь в этом ты, козявка?
– Я… Простите, сэр! – Кит сразу остыл и опустил глаза. – Я только… Видите ли, у меня пять сестер… Я наблюдал за ними и старался им подражать… Я так мечтал поехать в Лондон и стать актером!.. Я знал, что для мальчика это лучше всего для начала, и…
Он запнулся, как будто и так сболтнул лишнего. Вполне возможно, что он удрал из дому, лишь бы стать актером; это объясняло таинственность его поведения. В те времена многие достойные люди неодобрительно относились к театру и к актерам. Весьма вероятно, что, если бы отец Кита узнал, где находится его сын, он насильно вернул бы его домой и задал хорошую трепку.
Кит был странный мальчик. Он носил поношенное платье и, как видно, с чужого плеча. Я уверен, что он пришел к нам без гроша в кармане. Но почерк, которым он делал пометки ни полях тетрадки с ролью, порадовал бы сердце моего учителя в Кесуике. Держался он и говорил, как настоящий джентльмен.
Однако, рассуждая о многих предметах, например о прочитанных книгах, он никогда не рассказывал о себе, о своей семье, о школе или о родных местах. Как-то раз он проговорился, что уже бывал в Лондоне, но стоило мне пристать к нему с расспросами, как он стал глух и нем, словно старый осел. Первую ночь он провел вместе со мной в повозке, но спал в противоположном конце. И у меня создалось впечатление, что он не только наглец, но еще и грязнуля, так как я не заметил, чтобы он утром умывался. Конечно, он заявил, что встал на рассвете и помылся, пока все спали, но это знакомая песня – когда было холодно, я сам не раз придумывал всяческие отговорки.
Часа через два мы должны были тронуться в путь по направлению к Ланкастеру. Добрая миссис Десмонд заглянула в повозку.
– Не люблю соваться в чужие дела, – сказала она, – но тут есть человек, который едет на север и предлагает передать письма. Я его давно знаю, он честный малыми отправляется в те места с товаром. Если хотите, черкните пару строк своим, дайте им знать, что вы живы-здоровы…
– Спасибо, миссис Десмонд, – ответил я.
Кит сказал, что тоже напишет.
Мы быстро достали перья и чернила и, лежа в повозке на животе, приступили к делу. Я писал, осторожно выбирая слова, на случай, если письмо попадет в руки врагов. По предложению миссис Десмонд, я просил родных отвечать мне на ее имя в таверну «Королевская лилия» в Саутуорке. А если мне можно будет вернуться домой, пусть сообщат туда же.
Кит строчил с такой быстротой, как будто всю жизнь был писателем и зарабатывал на хлеб своим пером. Пока я закончил одно письмо, он успел написать целых два. Мы вышли вместе и запечатали письма.
– Давай отнесу, – предложил я, надеясь прочесть адрес.
– Спасибо, я сам. Могу прихватить и твое.
Но мне это вовсе не улыбалось. Здесь меня знали как Питера Брауна, а письмо было адресовано миссис Браунриг, и я вовсе не хотел, чтобы он это заметил.
– К чему такие церемонии? – сказал я. – Можешь
