Коре Холт - Тризна по женщине
— Да, бывал.
— День был ненастный, море серое. Мы разглядели несколько островков во фьорде, но противоположный берег открывался нам лишь на короткие мгновения. Высокие дубы и осины на берегу отяжелели от влаги. В Борре много курганов, все они давно заросли травой, но ее курган был совсем свежий, он высился грудой черной земли. Они показались с нею как раз в то мгновение, когда мы сошли с корабля на береговые скалы.
Все это так и стоит у меня перед глазами: дождь, туман, я сама, еще не оправившаяся после морской болезни. Тогда я в первый раз увидела, как хоронят в кургане королеву. Молодые женщины в белом плясали в туманной мгле, музыканты били в бронзовые блюда, и все покачивались в такт этой музыке. Время от времени женщины со стоном горя и муки бросались на землю, потом поднимались и, уловив ритм, продолжали плясать под дождем. Старые женщины плакали. Некоторые из них порезали себе лица, чтобы люди видели их горе. Воины стояли молча и били в свои щиты, они все били и били, а жрец бегал вокруг, кропя кровью луга и пашни. Зажгли факелы. Но он них было больше чада, чем света. Всех охватило мрачное предчувствие — если факелы не горят, значит, в день похорон могущественной Альвхильд из Борре Один почему-то не в духе. Но тут одна из местных колдуний выскочила вперед и начала читать над факелами заклинание. Неожиданно они ярко вспыхнули. В это время несколько воинов привели двух рабынь, которые должны были последовать за королевой в курган. Говорили — потом я узнала, что так оно и было, — будто конунг перед кончиной жены обещал ей четырех женщин. Но на усадьбе требовались рабочие руки, приближалась зима. Он положил на одну чашу весов честь, а на другую — рабочие руки. И не сдержал своего слова. Этих рабынь заранее напоили медом с какими-то травами, они были пьяны и пели.
Они пели хриплыми, грубыми голосами, приближаясь к кургану, который должен был скрыть их повелительницу и их самих. Лица рабынь были закрыты. Их увели за бревенчатую стену. Несколько мужчин бросились за ними туда. Потом говорили — это правда, — что там мужчины получили последнюю радость от этих рабынь до того, как помощник смерти заколол их.
Сначала в курган внесли ее, потом — их.
Вечером был пир, все напились, конунг, мой отец, запер меня в покоях и велел Фритьофу лечь у моего порога, перед тем он выразительно провел лезвием ножа по горлу Фритьофа. Мне было слышно, как над Борре несутся пьяные крики и веселые песни. Я забралась под меховое одеяло и попыталась уснуть, но не могла.
Гудред, Конунг Охотник, властелин Вестфольда, Вингульмерка, Альвхеймара, властелин всего! Говорят, он любил ее?..
Неожиданно ко мне вползает Фритьоф. Почему он ползет и как он открыл замок? У моих ног он поет под пьяные крики гостей, собравшихся на погребение королевы. Я прошу его уйти, но он не слышит меня. Он поет, склонив голову к моим ногам:
О! О! О!
Всего две рабыни,
он не сдержал обещания,
он любил многих.
О! О! О!
Герой великих битв
велел приводить к нему женщин
после победы.
А кого любила она, когда он покидал ее?
О! О! О!
Кто-то подошел к двери.
Фритьоф мгновенно спрятался под меховым одеялом валявшимся в ногах моего ложа. Это пришла служанка со строгим наказом от моего отца: я должна надеть самое нарядное платье и явиться в пиршественный покой.
Наверно, я уже догадывалась, что меня ожидает, и не без удовольствия встала с постели. Я знала, что горящие глаза следят за мной из под одеяла. Потому я сперва разделась донага, а потом оделась снова. С расчесанными волосами, сверкая юной свежестью, шла я за служанкой. Вскоре к нам присоединилась учтивая старая женщина, на поясе у нее висел нож. Между поющими пьяными мужчинами мы прошли к почетному сиденью, на котором восседал он.
Рядом с ним сидел мой отец.
Конечно, я уже кое о чем догадывалась.
Он кивнул мне и улыбнулся.
Я низко поклонилась.
Потом меня отвели обратно, но уснуть я не могла.
Фритьофа уже не было.
Королева продолжала:
— Мы поплыли обратно в Агдир. Однажды вечером конунг, мой отец, сидел за пивом со своими ближайшими советниками, разговор шел обо мне. У нее есть все, чего может пожелать мужчина, говорили они, ну а мясо на ней нарастет с годами! Не продавай дешево свою дочь! Пусть серебро польется из обагренных кровью рук Гудреда Великолепного из Вестфольда!..
Неслышно, как кошка, прокралась я по темному переходу и подслушивала у дверей, я слышала смех, бранилась от злости, и сердце мое колотилось от предчувствия — предложение, торг и наконец сделка, холодные расчеты мужчин, женщины, запертые в своих покоях, и взвешенные слитки серебра. Поймешь ли ты горечь и ненависть молодой женщины, что бродили тогда во мне? С того дня во мне проснулись хитрость и изворотливость.
Ведь мне было известно, что послы Конунга Охотника один раз уже побывали у моего отца. Я слышала, как он говорил, и тогда он не был пьян:
— Я правильно сделал, что отправил их обратно! Он, конечно, считает, что в придачу к ней получит и все мои владения, когда меня не станет. Но у меня есть еще и сын; и я должен думать о его выгоде. Если мой сын переживет меня, он займет место, которое останется пустым после смерти Великолепного. Этому-то до старости не дожить. А его вдова будет сестрой моего сына. Ха-ха-ха!
Я знаю, он снова пришлет к нам своих послов.
Один раз я отказал ему. Но велел слуге моей дочери догнать послов и явиться к ним на закате, когда они разобьют лагерь. Он должен сказать им: мой конунг передумал. Пусть ваш конунг знает, что имеет смысл еще раз приехать к сюда!..
Кто не захочет снова попытать счастья, чтобы получить такой лакомый кусочек? А мясо на ней нарастает с каждым днем.
Все рассмеялись.
И он действительно приехал еще раз.
Я проснулась, на дворе было темно, я сразу догадалась, что теперь он явился сам. Из всех голосов выделяется один, я вскакиваю, меховое одеяло падает, я вижу на дворе множество факелов. А голос! Он гремит на весь двор, подчиняя себе всех, нагая, как была, я бросилась прочь от узкого окна. В это время вбегает Фритьоф. Я не гоню его. Он хватает одеяло и набрасывает его на меня. Свет факелов становится ярче. Теперь я слышу крики уже и в домах. Я вспоминаю, что наши люди легли спать пьяные. Голос моего отца перекрывает шум, и все-таки он уступает голосу, гремящему на дворе. Загорается крыша. Слышится вопль — это они зарубили раба, должно быть, он выскочил из горящей конюшни, где спал, и его убили на месте. Фритьоф тащит меня на чердак. По лестнице за нами лезет какой-то человек. Кто-то ломает дверь. Голос на дворе гремит:
— Выдайте ее или получайте, что вам положено!..
