Джон Биггинс - Австрийский моряк
— Отлично, герр коммандант. Рад слышать, что катер доставил что-то полезное.
Тьерри повернулся ко мне.
— Герр шиффслейтенант, позвольте представить старшего офицера U-8: фрегаттенлейтенант Бела, барон фон Месарош из Надьимесарошаза.
Выходит, мне предстоит ходить с венгром в качестве старшего офицера. Среди большинства австрийцев моего поколения наши венгерские коллеги (которых за глаза величали «мадьярским отребьем») рассматривались по меньшей мере с подозрением как участники глобального заговора с целью подчинить всю монархию собственным интересам. Теперь выясняется, что один из них будет моим заместителем. Следует отметить, что хотя бы внешне фрегаттенлейтенант Месарош определенно не вписывался в привычный стереотип потомков Арпада[9] и его азиатских кочевников-грабителей. Никаких вам сверкающих черных очей и подкрученных усов. Если честно, на первый взгляд я принял бы его за официанта из летней пивной в Праге, особенно если дополнить картину фартуком и тремя кружками пльзеньского пенного в каждой руке. Он был чисто выбрит, имел гладкое, несколько пухлое лицо и рыжеватые волосы, слегка поредевшие на висках. Глаза у него были маленькие и зеленоватые, и выражали ироничную хитринку, сослужившую нам такую хорошую службу в предстоящие три года. Когда он протянул руку для пожатия, я заметил на обшлаге два замызганных золотых шеврона, расположенных несколько выше обычного, а под ними темную полосу, будто синюю ткань кителя до недавнего времени защищала от соленых брызг и солнца третья нашивка. Фрегаттенлейтенант оглядел меня с ног до головы, словно оценивая, сколько я продержусь на новом месте, после чего повернулся к Тьерри.
— Честь имею доложить, — проговорил он с заметным мадьярским акцентом. — Мы разобрали редуктор правого борта и извлекли поврежденную шестерню. Машиненмайстер и его люди заменяют ее сейчас, так что если сегодня мы получим новые карбюраторы, то к утру завтрашнего дня будем готовы к пробному погружению.
— Превосходно. Кстати, мне хотелось бы, чтобы вы встретились с Прохазкой сегодня и обсудили положение дел на лодке. Герр шиффслейтенант, жду вас у себя завтра в десять с готовой программой подготовки U-8. Я хочу, чтобы лодка была полностью боеспособна самое позднее к двадцатому числу сего месяца. Наши дорогие итальянские союзнички вот-вот соберутся с духом и воткнут нам нож в спину, и когда это произойдет, мы должны быть готовы.
На этом разговор закончился. Мы с Месарошем вышли и направились к молу. Поначалу мы шагали молча, но потом венгр, вроде как невзначай, обронил:
— Вам рассказывали о том, что случилось с предыдущим капитаном?
— Нет. Я даже не в курсе кто это был.
— Ясно. Его благородие фон Круммельхаузен. Знали такого?
— Только по имени. Не он служил торпедным офицером на «Бабенбурге» в восьмом году?
— Не берусь сказать.
— Так куда его перевели?
— На кладбище. Застрелился у себя в комнате на позапрошлой неделе.
Не стану лукавить, что не был встревожен подобной новостью. Самоубийство являлось событием очень распространенным в Центральной Европе тех дней, и вопреки церковным проповедям, украшать своими мозгами потолок расценивалось как вполне подобающий для габсбургского офицера способ разрешения мелких житейских проблем: женщины, карточные долги, сифилис, падение с лошади перед императором, поимка во время передачи русским секретных мобилизационных планов и прочее. Лично я, будучи чешским плебеем по рождению, никогда не питал особого пристрастия к этому аристократическому ритуалу, но даже так мне не очень-то улыбалось унаследовать пост от самоубийцы. Тем не менее, я старался не подавать вида.
— Понятно. Причины, как смею предположить, вполне обычны: сыпь, рулетка и так далее?
— Ничуть. Он не мог командовать лодкой, а мозг его был отравлен бензиновыми парами. Однако должен вас покинуть. Надо взглянуть на те карбюраторы на инженерном складе.
Я продолжил путь к молу, теперь уже совершенно упав духом. Да, вот и она, наполовину спрятанная за аккумуляторным лихтером. Едва ли внушительное судно, мелькнула у меня мысль, даже с учетом того, что большая часть корпуса лодки скрыта под водой.
«Ну да ладно, — подумал я, чувствуя себя как человек, которому предстоит оседлать особо норовистую и непредсказуемую лошадь. — Оттягивать смысла нет: у тебя был шанс мило позеленеть от тоски на линейном корабле, но ты выбрал иное. Надо хотя бы попробовать». И я бодро зашагал по причалу к своему новому кораблю. На пристани трое парней возились с какими-то неизвестными деталями. Двое были рядовыми мотористами в полосатых тельниках и с перемазанными до локтей руками, третий по виду напоминал старшину-механика. Приблизившись, я разглядел также рубку U-8, и с некоторым беспокойством заметил человека, примотанного к сей надстройке паутиной тросов. Бедолага тихо стонал и медленно качал головой, словно вол, страдающий от мозговых паразитов. Я ускорил шаг. Быть может, я не знаком с порядками и нравами на подводных лодках, но жестокое и необычное наказание, не подпадающее под устав императорской и королевской службы, суть вещь, которую я не намерен терпеть ни на каком своем корабле.
Я подошел к троице, которая при моем приближении вытянулась во фрунт и отдала честь: двое матросов приложили перепачканные ладони к козырькам как полагается, старшина же вальяжно взмахнул рукой, демонстрируя прекрасно оправданное, как мне показалось, пренебрежение ветерана-подводника к новоиспеченному и совершенно неопытному капитану.
— Так, парни, кто тут за главного, и кто объяснит мне, почему этот человек привязан к рубке?
Старшина сделал шаг вперед. Это был крепыш лет тридцати пяти с приветливым лицом и ярко-голубыми глазами. Выглядел он уверенным и скорее забавлялся происходящим. Стоило ему открыть рот, как я сразу распознал по говору, что имею дело с земляком-чехом.
— Штабмашиненвартер Йозеф Легар, к вашим услугам, герр шиффслейтенант. Честь имею доложить, что являюсь главным механиком U-8. Что до привязанного к рубке человека, так это боцманмат Григорович. Он надышался парами бензина и попросил привязать его, пока не проветрится, из страха причинить увечья товарищам или нанести ущерб государственной собственности. Если герр шиффслейтенант изволил заметить, человек он крепкого сложения, и в невменяемом состоянии способен творить ужасные вещи.
Эта короткая речь, заставившая мои паруса безвольно обвиснуть, завершилась безобиднейшей из улыбок. Тот моряк, Григорович, выглядел субъектом весьма опасным: здоровенный как шкаф на ножках и с кулачищами, способными завязать узлом железнодорожную рельсу. Догадка, как потом выяснилось, оказалась близка к истине, потому как Григорович, черногорец из Пераста, что в бухте Каттаро, был некогда цирковым силачом. Но некоторые сомнения у меня еще оставались.
