Александр Старшинов - Центурион Траяна
– Ты же сказал – уходи.
– Я передумал.
– Но я же должен и другим раздать браслеты.
– Не должен. Всех наших я сам обойду. Брату отдам браслет, зятьям его, племяннику. Дяде и его зятьям. Всего двенадцать штук. Остальное спрячу.
– Но…
– Молчать! Никуда не пойдешь. Схоронишься в доме. Не выпущу.
Сабиней сидел стиснув кулаки. Лицо его тоже налилось кровью, в глазах было бешенство.
– Что, лисенок, думал, здесь все по твоему слову сразу начнут жить? – ухмыльнулся отец. – Нет, мой мальчик, не получится уже. Здесь по римским законам давно живут.
* * *Ночью Гартак проснулся от холода. Он понял, что все еще лежит на кровати, хотя одеяла на нем уже не было. Гартак спал один – жена его умерла прошлым летом родами, и с тех пор вдовец чурался женского общества и жил, и спал в маленькой крайней спальне в доме, к слову – самой холодной. Не нравилось ему это отдельное, похожее на клетку жилье – прежде все ночевали в одной-единственной комнате – и дети, и взрослые. А теперь разбрелись по отдельным загончикам. Может, молодым это и по душе – удобно, когда ночным забавам не мешает никто, но Гартак как-то разом постарел и теперь чувствовал себя чуть ли не старше отца – про которого время и боги, казалось, совсем позабыли.
Сейчас же Гартак сразу почуял, что в комнатушке кто-то есть. Но этот кто-то – чужой. Гартак рванулся вытащить из-под матраса кинжал, но пальцы хватанули лишь деревянную раму кровати – кинжала на месте не было. Гартак дернулся.
И тут же услышал остерегающий шепот:
– Тише, тише… – и кто-то положил ему руку на грудь – там, где сердце. От этого прикосновения сердце зашлось совершенно в бешеном ритме, забилось о ребра, норовя обстучать их все до одного.
Гартак узнал голос – брат Сабиней держал руку на его сердце. Но от этого не стало легче – голос звучал чуждо.
– Пришел в себя? Тогда молчи, если жить хочешь.
Гартак ничего почти не видел. Разве что смутный какой-то абрис, отсвет. Но вглядывался во тьму до рези в глазах.
– Тихо, – повторил Сабиней и руку наконец убрал. – Я ухожу. С собой не беру никого. Браслеты забираю назад. Трусливым собакам волчьего знака не положено. И запомни – все, кто не по праву взял себе браслет, – все мне их вернут, все до единого.
Теперь Гартак начал кое-что уже различать – лунный свет слегка сочился сквозь неплотно прикрытую ставенку на окне, и в мутном этом отблеске Гартак на миг различил, что напротив него сидит вовсе не человек, а огромный волк – он отчетливо видел большие треугольные уши, и глаза твари светились в темноте. Правду, значит, говорят, что на том берегу люди умеют перекидываться волками.
– Возьми браслет, – пробормотал Гартак. – Мне… мне не нужно.
Он принялся сдирать с запястья заречный дар и не сразу понял, что просто скребет ногтями по коже.
– Уже взял, – проурчал сыто волк. – Твоего разрешения мне не надобно. Я в этом доме собрал все браслеты. И еще кое-что прихватил.
Сабиней-волк поднялся и вышел – в полоске лунного света Гартак отчетливо разглядел, что волк движется на задних ногах.
Несколько мгновений после ухода младшего старший брат лежал недвижно. Потом поднялся, держась за стену. Ноги плохо держали. Опять сердце забилось как безумное. Шатаясь, будто при бортовой качке в шторм на корабле, Гартак добрался до кухни, вынул красный уголек из очага, раздул светильник. Первым делом кинулся в отцовскую спальню – старик крепко спал, храпел. Как ни в чем не бывало.
Мать проснулась первой.
– Гартак, ты? Стряслось что? – спросила испуганно.
– Никто не заходил? – проговорил старший сын сипло.
Гартак шагнул в угол к сундуку – настоящий римский денежный ящик, обитый бронзовыми полосами, отец купил его в канабе Пятого Македонского. Гартак видел, как накануне отец положил туда мешок с браслетами, а ящик запер. Сейчас крышка была не до конца закрыта, а накладка от замка висела полуоторванным собачьим ухом. Гартак приподнял крышку. Мешка с браслетами внутри не было.
Он вновь поглядел на храпящего отца, и в этом храпе почудилось ему что-то тягостно-болезненное.
В этот миг истошный женский долетел из-за перегородки.
Гартак кинулся в спальню среднего брата.
Жена Вецинея в одной рубахе до колен (на белом темнели там и здесь пятна) стояла подле кровати. А брат лежал на постели навзничь, неестественно вывернув шею. На месте горла зияла глубокая рана – кто-то просто выкусил горло зубами.
– Где-е?! – ринулся к перепуганной насмерть женщине Гартак. – Где ты была?
Она замотала головой и вновь завыла, уткнулась головой в босые ноги убитого мужа. Гартак в ярости ухватил ее за рубаху и встряхнул как щенка.
– Ты что, не видела, как он зашел?
Женщина опять замотала головой и стала тянуться руками к босым, неестественно торчащим вверх ступням, будто эти мертвые ноги были для нее спасительным якорем. При этом она утробно мычала, будто раз и навсегда позабыла все слова на свете.
Гартак отпустил ее, и женщина осела на пол.
Когда он осмелился выйти во двор, то увидел на нетронутой полоске снега синеющие следы лошади и человека. Волчьих следов не было.
«Значит, снова обернулся?» – холодея, подумал Гартак.
Глава IV
Новы
Если какая-нибудь гадость может случиться, то она непременно случится – просто потому, что богам всегда любопытно посмотреть: что же из подобной гадости может выйти.
В этот раз случилась нелепость.
Сколько ни ездил Приск, одетый как легионер, непременно встречались ему на пути местные крестьяне, но ни разу какой-нибудь римский патруль. А тут нате – чуть ли не целая ала[37] всадников перегородила дорогу разведчикам. Приск и остальные четверо – в гражданских тряпках, при оружии, опять же частью фракийском, все перемазаны кровью, да еще трусят за их маленькой кавалькадой вьючные лошади и мулы, и на кобылах в придачу – две бабы. Разбойники чистой воды, тут и гадать нечего. Таких отправляют наместнику на суд, а чаще, чтобы не возиться, кончают на месте. Не жалуют разбойников римские солдаты.
У Куки, правда, был под одеждой диплом от легата Пятого Македонского, да что толку: печать давно сломана, половина строк на воске смазалась. На деревяшке отметка, лишь что диплом выдан легионеру Куке. Префект алы даже не поглядел на таблички – отшвырнул в снег: вообразил, что местные порешили какого-то римлянина, а теперь дипломом ограбленного тычут в нос представителям римской власти. Приск попытался предъявить Адрианово письмо на пергаменте, но префект опять же не стал читать. И немудрено: Адриан, умница, написал все по-гречески. А префект, может, и болтал на койне[38] бойко, да грамоту греческую разумел с трудом.
