Лучший из лучших - Смит Уилбур
Уилл Дэниел навалился на пленницу. Ремень и штаны были спущены до колен, открывая бледные ягодицы, покрытые редким черным пушком. Сержант кряхтел и хрюкал, словно боров у кормушки. Каждое его движение сопровождалось мокрым хлюпаньем, будто прачка стирала белье на доске.
Не успел Зуга спуститься вниз, как Уилл Дэниел застыл, напрягшись всем телом, конвульсивно дернулся и скатился с нежного молодого тела. Кровь покрывала сержанта от колен до пупка на отвисшем волосатом брюхе. Расцарапанное лицо распухло.
– Ей-богу, Джим, – пропыхтел сержант, – это куда лучше, чем нажраться до отвала! Давай, твоя очередь оседлать эту сучку…
Заметив появившегося из темноты Зугу, Дэниел ухмыльнулся:
– Майор, обслуживание в порядке очереди…
В два шага Зуга подошел к сержанту и пнул его каблуком сапога в ухмыляющуюся рожу. Нижняя губа Уилла Дэниела треснула, точно распускающийся розовый бутон. Сержант неуклюже вскочил на ноги, выплевывая белые осколки зубов, и торопливо натянул штаны, прикрывая срам.
– Убью! – Он потянулся к ножу, висевшему на расстегнутом ремне, но Зуга воткнул дуло винтовки в живот Дэниела, заставив того согнуться пополам, а потом резко развернулся и врезал прикладом в висок Джима Торна, который протянул руку к валявшемуся на полу ружью.
– Встать! – ледяным тоном приказал Зуга.
Покачиваясь и зажимая ладонью набухшую над ухом шишку, Джим Торн попятился к стене пещеры.
– Я тебе это припомню! – выдавил сержант Дэниел, все еще держась за живот.
Зуга направил на него винтовку и тихо сказал:
– Пошли вон. Вон отсюда, свиньи поганые.
Дэниел и Торн зашаркали вверх по ступенькам. Добравшись до выхода из пещеры, сержант злобно пригрозил:
– Я тебе припомню, майор, твою мать, Баллантайн! Я до тебя доберусь!
Зуга повернулся к девушке. Она стянула с головы накидку и скорчилась на каменном полу, поджав под себя ноги и пытаясь остановить кровотечение. На Зугу пленница смотрела с яростью раненого леопарда, пойманного зазубренными челюстями капкана.
Охваченный состраданием Зуга понимал, что помочь ей ничем не может.
– Ты, которая была умлимо, перестала ею быть, – произнес он.
Откинув голову, девушка плюнула в него. Плевок запузырился на сапогах Зуги, но усилие заставило пленницу всхлипнуть и прижать ладони к низу живота. По черному бедру потекла свежая струйка алой крови.
– Я пришел, чтобы уничтожить умлимо, – продолжал Зуга, – однако она уже уничтожена, и пуля для этого не понадобилась. Иди, девочка. У тебя отняли дар духов. Уходи поскорее, но иди с миром.
Точно раненый зверек, девушка поползла на четвереньках в темный лабиринт туннелей, оставляя на каменном полу кровавый след.
Внезапно она оглянулась:
– Мир, говоришь? Нет, белый, мира не будет никогда!
И она исчезла в темноте.
Дождей все еще не было, хотя в небе плыли их предвестники – гряды огромных дождевых туч, похожих на грибы. Серебристые, синие и фиолетовые облака громоздились над Холмами Вождей, словно прижимая к земле зной.
Жара обрушивалась на железные холмы, точно кузнечный молот на наковальню. Склоны почернели: воины, многочисленные, как бродячие муравьи, сидели на щитах, положив ружья и ассегаи на каменистую землю. Многие тысячи воинов ждали, вытягивая шею, вглядываясь в королевский крааль у подножия холма.
Раздалась дробь единственного барабана: бум-бум! бум-бум! Черная масса тел на склонах зашевелилась, будто бесформенное морское чудовище, поднимающееся из глубин.
– Слон идет! Он идет! Он идет! – Тихое бормотание вырвалось из тысяч глоток.
Из ворот крааля вышла небольшая процессия: гордо вышагивали двадцать человек из королевского рода Кумало, украшенные кисточками доблести, а впереди них шел огромный тяжелый король.
Скинув европейские побрякушки – украшения из медных пуговиц и зеркал, вышитый золотом сюртук, – Лобенгула надел парадное облачение короля матабеле: обруч на лбу, перья цапли в волосах, накидка из золотистой шкуры леопарда, набедренная повязка из хвостов леопардов, боевые трещотки на распухших лодыжках. Превозмогая невыносимую боль в изуродованных подагрой ногах, он шагал с неторопливым достоинством – застывшие в ожидании воины ахнули, увидев своего короля.
– Посмотрите на Великого Быка, от поступи которого дрожит земля!
В правой руке Лобенгула держал ритуальное копье с древком из красного дерева, символ королевской власти. Когда он поднял игрушечное копьецо, отряды вскочили на ноги: на холмах, словно экзотические смертоносные цветы, поднялись длинные щиты – те самые щиты, которые дали название племени.
– Байете! – загремело приветствие королю, оглушительное, как зимний прибой, разбивающийся о скалы. – Байете, Лобенгула, сын Мзиликази!
Наступившая после громового приветствия тишина давила, но Лобенгула медленно шагал вдоль рядов. В его глазах светилось невыразимое горе отца, знающего, что сыновья идут на смерть. Наступил тот самый час, которого он с ужасом ждал с первого дня, когда взял в руки церемониальное копье. Как ни пытайся убежать от судьбы, она все равно настигнет.
Лобенгула поднял копье, указывая на восток, и зычным голосом произнес:
– Враг, который идет на нас, похож на леопарда в загоне для коз, на белых термитов, грызущих столбы хижины. – Король потряс копьем. – Он не остановится, пока не сотрет нас с лица земли.
Стоявшие плотными рядами воины зарычали и напряглись, точно охотничьи собаки, рвущиеся с поводка. Лобенгула остановился в центре собравшихся импи и сбросил с правого плеча накидку из шкуры леопарда. Медленно повернувшись на восток, где за далеким горизонтом готовился к выступлению отряд Джеймсона, король вытянул руку, приняв классическую стойку метателя копья. По рядам воинов пронесся шелест: десять тысяч легких одновременно втянули воздух и задержали дыхание.
С душераздирающим криком человека, раздавленного железным колесом судьбы, Лобенгула бросил ритуальное копье на восток. Крик подхватили десять тысяч глоток.
– Й-и-е! Й-и-е! – заревели воины, пронзая воздух широкими лезвиями ассегаев, протыкая насквозь невидимого врага.
Сомкнув щиты, матабеле разбились на отряды, построившись в колонну. Возглавляемые индунами, воины с яростной гордостью маршировали мимо короля, высоко подпрыгивая и размахивая ассегаями. Лобенгула отсалютовал своим импи: имбези, иньяти, ингубу и, наконец, изимвукузане. «Кроты, роющие под горой», высоко держали красные щиты, а впереди приплясывал и подскакивал Базо, Топор.
По извилистому ущелью колонна вышла на травянистую равнину. Еще долго после того, как последний воин исчез из виду, в раскаленном воздухе слышалось отдаленное пение.
С королем осталась небольшая группа индун и телохранителей, они ждали внизу, у ворот крааля.
Лобенгула стоял в одиночестве на опустевшем склоне. Он больше не выглядел гордым властителем: чудовищно раздутое тело сгорбилось, как у древнего больного старика, глаза блестели от невыплаканных слез. Король, не шевелясь, смотрел на восток, прислушиваясь к затихающим звукам пения.
Наконец он вздохнул, встряхнулся и захромал на искалеченных ногах. С трудом нагнувшись, чтобы поднять ритуальное копье, Лобенгула вдруг помедлил: лезвие символа королевской власти разломилось пополам. Подняв осколки, он зажал их в руке, потом повернулся и медленно зашаркал вниз по склону Холма Вождей.
Высоко над лагерем на слегка искривленном деревянном шесте поднимался флаг компании. Все утро он безжизненно висел в одуряюще-жарком воздухе, но когда дозор пересекал открытую местность над берегом реки, случайный порыв ветра развернул полотнище – флаг хлопнул, словно привлекая к себе внимание, на секунду полностью вытянулся и снова сник.
Ральф Баллантайн, ехавший во главе дозора, повернулся к отцу.
– А на флаге-то сразу видно, что к чему.
Поверх крестов святого Георгия, Андрея и Патрика, составляющих британский флаг, выделялась эмблема компании: лев, обращенный анфас, держал в лапе слоновий бивень; внизу надпись: «БЮАК» – Британская южноафриканская компания.
