Анатолий Брусникин - Девятный Спас
Одиннадцатый удар курантов выйдет самым громким: когда Фрол со товарищи взорвут Петра на пароме ли, на мосту ли, иль просто на дороге. Так или иначе, живым длинноногий чертяка до Москвы не доберётся.
Ну и последний, полунощный удар: усмирение пьяного сброда и воцарение законного государя Алексея Второго.
А правителем при новом царствовании станет Автоном Зеркалов. Будет он для Алексея спасителем и чудодеем, для московских иностранцев – защитником, для дворян – восстановителем порядка, для Англии с Австрией – миротворцем, кто развяжет руки шведскому королю.
И ещё одно, важное. Эта мысль явилась Зеркалову последним блистательным озарением.
Для вящего укрепления своего позициона при новом государе нужно женить Алексея на двоюродной сестрице, Василисе Милославской. Сосватал же в своё время Артамон Матвеев, первый министр, свою воспитанницу Наталью Нарышкину за государя. И потом через царицыну постель владел не только дневными, но и ночными помыслами монарха.
* * *В ночь, предшествующую «курантной», Автоном Львович провёл с племянницей задушевный разговор.
Беседовали у неё в светелке, после того как все исполнители получили задания и отправились кто куда.
Сел Зеркалов рядом с девушкой на постель, по-родственному. Обнял за плечо, улыбнулся улыбкой приязненной и сердечной, какую раньше приберегал только для сына.
– Ну вот, доченька, и настало время рассказать тебе всю правду…
Она смотрела на него с удивлением и чуть ли не страхом. Никогда раньше он её рукой не касался, никогда таким голосом не говорил.
– Что удивляешься? Что «доченькой» назвал? Ты для меня давно дороже родной дочери, да и у тебя сызмальства, кроме нас с Петей, на свете никого нет. Так ведь?
Она кивнула, что-то в её лице дрогнуло, смягчилось. Знать, удалось нащупать верную струнку.
– Думаешь, легко мне было являть тебе внешнюю суровость? А когда пришлось на целых десять лет держаться от тебя вдали, то-то сердце от тревоги разрывалось. Хоть и знал, что ты жива, здорова, обихожена. О том мне еженедельно докладывал мой верный раб Нифонт-безносый, приставленный тебя оберегать. А ты, поди, решила, забыл тебя дядя Автоном? Эх ты, глупенькая…
Он любовно погладил её по гладким волосам и даже преуспел блеснуть слезой. От этакой невидали Василиса снова испугалась. Чувствительно пошмыгав носом, Зеркалов посуровел.
– Знай же: тут тайна великая, страшная. Открыть её до времени я тебе не смел. Ныне же вижу, что ты выросла умная, сильная. Полюбил я тебя теперь уже не по долгу, а по сердцу…
Здесь княжна не выдержала:
– Сказывай, в чём дело! Что ты, дядя, всё ходишь вокруг да около?
Материн нрав, подумалось Зеркалову. Ну да ничего, твои коготки против моих, как медь против стали.
– Не дядя я тебе. Хочу, чтоб стала мне дочерью, по закону и по душе, но родства меж нами нет. Ты особа царской крови!
И гладко, словно по-писаному, заплёл косицу: прядка лжи на прядку правды, а в оплетение – красная лента из сказочного украшательства, на которое юные девы столь падки.
Рассказал о Софье, которая была не беспутной девкой и похитительницей власти, как болтают ныне, а истинно великой и мудрой правительницей, кому он, её ближний стольник, служил верой и правдой. Расписал красу и таланты Василия Голицына, павшего от завистнических козней. Трогательно поведал о роковом амуре меж царевной и её министром.
У Василисы от сопереживания задрожали губы. А когда услышала, что она – плод той прекрасной тайной любви, вскочила и схватилась рукой за сердце. Щёки пылают, глаза горят. Впервые Автоном подумал: а пожалуй, девка-то недурна. Откормить – красавицей будет. Чем не царица российская? Но повести не прерывал ни на миг.
Доверила-де Софья накануне своего падения преданному стольнику три главных сокровища: новорожденную дочь, священную царскую икону и бочонки с золотой казной. Но напали на Зеркалова лютые враги, всего этого лишили, и сам он единственно чудом жив остался.
Больше всего убивался не из-за Спаса и, тем более, не из-за ста тысяч цехинов, а из-за царственной малютки, которую уж не чаял повстречать в этой жизни. Находясь в дальней ссылке, терзался сей мыслию каждый день. А как только вырвался из опалы, устремился на поиски.
Когда же нашёл её у князя Матвея, живую и невредимую, возблагодарил Господа и поклялся, что более никогда не оставит драгоценное дитя своей заботой.
– Я догадывалась! – всхлипнула в этом месте Василиса. – Я чувствовала, что я у тяти не родная! Всё мерещилось, что он на меня с опаской смотрит!
– Ещё б ему не смотреть на тебя с опаской. Не я один тебя разыскивал. Враги Софьи Алексеевны о тебе знали и хотели извести. Помнишь, как тебя ночью пытался убить злой карла? Он был подосланный врагами, втёрся в моё доверие, чтоб до тебя добраться… Потому и оставил я тебя одну в Сагдееве, чтобы отвлечь вражеское внимание.
В свои замыслы Зеркалов её посвящать не стал. Это было ни к чему. Пока было довольно, чтоб девчонка прониклась, сколь многим она обязана своему благодетелю и как прочно они повязаны. Чтоб потом, остыв от слёз, она не засомневалась в правдивости рассказа, Автоном Львович дал ей письмецо, якобы найденное в бумагах Матвея Милославского. При этом внутренне улыбнулся: нечасто бывает, чтобы подделка способствовала доказательству совершеннейшей истины.
– Собираюсь подать прошение, чтоб ты числилась моею законной дочерью и носила имя Зеркаловых, – торжественно сказал он. – Будешь мне дочь, а я тебе отец. Это укроет тебя от вражьих происков. Заодно избавишься от скверной фамильи, которой все шарахаются. – И поспешно прибавил, когда у неё вдруг вытянулось лицо. – А про Сагдеево не сомневайся, оно останется в твоём приданом…
И всё равно на её лице читалось смятение. С чего бы? Предложение со всех сторон было выгодным. Девка она острая, неужто не понимает? Наверное, опасается, не будет ли на прошение отказа. Не объяснять же, что оно будет подано уже новому царю, который своему спасителю ни в чём не заперечит. Однако Василиса, оказывается, тревожилась не о том.
– Что ж, Петруша станет мне братом? – спросила она с трепетанием голоса. – Не хочу я этого!
Автоном Львович заморгал, сам на себя поражаясь. Как это он, старый знаток человечьих душ, проглядел очевидное? Девчонка-то, оказывается, сохнет по Пете!
Ещё не решив, хорошо это или плохо, Зеркалов по привычке сразу принялся выискивать, какую из этой неожиданности можно извлечь выгоду. И выискал.
Ай да сынок, ай да тихоня! Вот и на упрямицу ключик сыскался. Тут предвещались самые разные многообещающие варияции. Но это ещё успеется. Главным плодом ночной беседы была уверенность, что девка с Зеркаловыми связана крепко, не сорвётся. Вот и ладно.
