Александр Дюма - Асканио
— Разумеется. Дело совершенно ясное: человек убит, вы сознаетесь, что вы его убийца, и правосудие удовлетворено. Но если… — продолжал судья еще более благодушно, — если два-три лишних дня устроили бы вас…
— Даже очень устроили бы! — воскликнул Жак.
— Ну что ж, можно затянуть судопроизводство и выиграть эти два-три дня. Вы славный малый, и, в конце концов, мне хотелось бы вам чем-нибудь помочь.
— Благодарю вас, господин судья.
— А теперь, — продолжал судья, — нет ли у вас какой-либо просьбы?
— Мне хотелось бы пригласить священника. Можно?
— Конечно! Вы имеете на это право.
— В таком случае, господин судья, велите мне его прислать.
— Я непременно выполню вашу просьбу, мой юный друг. И не поминайте меня лихом.
— За что же? Напротив, я от души вам благодарен.
— Господин школяр, не можете ли вы исполнить одну мою просьбу? — подходя к Жаку, вполголоса сказал секретарь.
— Охотно, — ответил Жак. — В чем дело?
— Но, может быть, у вас есть родные, друзья или еще кто-нибудь, кому вы хотели бы оставить свои вещи?
— Друзья? У меня есть один-единственный друг, но он, как и я, в тюрьме. Ну, а что касается родни, так у меня остались только двоюродные, вернее, даже троюродные братья. Поэтому говорите прямо, господин секретарь, чего вы от меня хотите.
— Месье, я бедный человек, и у меня пятеро детей.
— Прекрасно, что же дальше?
— Видите ли, мне вечно не везет, хотя я и выполняю свои обязанности четко и аккуратно. Все мои собратья по службе обгоняют меня.
— Почему же?
— Почему? Вот то-то и оно! Вам я скажу, почему.
— Да-да, я слушаю.
— Потому что им везет.
— А-а!
— А почему им везет, вы знаете?
— Именно об этом я и хотел спросить вас, господин секретарь.
— Так я вам скажу, господин школяр.
— Сделайте милость.
— Им везет потому… — Секретарь еще больше понизил голос. — Им везет потому, что у каждого в кармане лежит кусок веревки повешенного. Поняли?
— Нет.
— Не очень-то вы сообразительны. Вы будете завещание писать, не правда ли?
— Завещание? А зачем?
— Как вам сказать… Ну, затем, чтобы вашим наследникам не пришлось из-за вас судиться. Так вот: упомяните в завещании Марка Бонифация Гримуано, секретаря уголовного суда города Парижа, и распорядитесь, чтобы палач дал ему кусочек вашей веревки.
— А-а! — глухо протянул Жак. — Теперь понимаю.
— И вы исполните мою просьбу?
— Еще бы, конечно!
— Только не забудьте, молодой человек. Мне и другие обещали, но одни из них умерли без завещания, другие неправильно написали мое имя — Марк-Бонифаций Гримуано, — а к этому придрались, и завещание признали недействительным; наконец, третьи, хотя и были настоящими преступниками — уж поверьте моему слову, месье, — добились-таки помилования и хоть все равно кончили жизнь на виселице, но где-нибудь в других краях. Я было совсем отчаялся, как вдруг к нам попали вы!
— Ладно, ладно, господин секретарь, — сказал Жак, — на сей раз можете быть покойны: если меня повесят — веревка ваша.
— Вас повесят, месье, непременно повесят! Уж будьте уверены.
— Эй, Гримуано! Скоро вы там? — окликнул его судья.
— Иду, господин судья, иду! Так, значит, решено, господин школяр?
— Решено.
— Честное слово?
— Слово простолюдина.
— Что ж, — пробормотал, уходя, секретарь, — пожалуй, на этот раз я своего добился. Надо поскорей сообщить добрую весть жене и детям.
И он последовал за судьей, который вышел первым, добродушно выговаривая секретарю за то, что тот задержался.
XVII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ГОВОРИТСЯ О ТОМ, ЧТО ИСТИННЫЙ ДРУГ СПОСОБЕН ДАЖЕ НА ТАКОЕ САМОПОЖЕРТВОВАНИЕ, КАК ЖЕНИТЬБА
Оставшись один, Жак Обри погрузился в глубокое раздумье, чему, надо сказать, немало способствовала его беседа с судьей. Поспешим, однако, прибавить, что если бы мы могли читать его мысли, то убедились бы, что главное место в них занимали Асканио и Коломба, судьба которых зависела от находящегося в руках Жака письма; он беспокоился о них гораздо больше, чем о собственной персоне, зная, что впереди у него есть время, чтобы подумать о своей участи.
Он размышлял уже около получаса, как вдруг дверь снова открылась, и на пороге появился тюремщик.
— Это вы звали священника? — спросил он ворчливо.
— Да, да, — ответил Жак.
— Черт меня подери, если я понимаю, на что им всем сдался этот проклятый монах! — пробормотал тюремщик. — Только ни минуты не дают они мне, бедняге, покоя. — И, отойдя в сторону, чтобы пропустить священника, прибавил: — Входите, отец мой, да не задерживайтесь здесь.
Продолжая ворчать, он запер дверь, и священник остался наедине с узником.
— Вы звали меня, сын мой? — спросил священник.
— Да, отец мой, — отвечал школяр.
— Вы желаете исповедаться?
— Не совсем так… Мне просто хотелось бы побеседовать с вами о делах совести.
— Говорите, сын мой, — ответил священник, садясь на скамью. — И если по своему слабому разумению я сумею наставить вас…
— Вы угадали, мне нужен именно совет, отец мой.
— Говорите же.
— Я великий грешник, отец мой, — сказал Жак.
— Увы, сын мой! Блажен тот, кто хотя бы осознал всю мерзость свою.
— Я не только сам грешил, отец мой, но и совращал с пути истинного других людей.
— А можете ли вы искупить свою вину перед ними?
— Надеюсь, что смогу, отец мой. Надеюсь. Я увлек за собой в пучину порока молодую, невинную девушку.
— Вы обманули ее?
— Обманул. Да, да, именно так, отец мой, обманул!
— И вам хотелось бы исправить причиненное ей зло?
— По крайней мере, попытаться, отец мой.
— Для этого существует лишь один путь.
— Знаю, отец мой, потому-то я и не решался так долго; если бы их было два, я бы, уж конечно, избрал второй.
— Значит, вы хотите жениться на ней?
— Не торопитесь, отец мой! Не стану лгать: я не хочу этого, а просто покоряюсь необходимости.
— Лучше, если бы вами руководило более чистое, более святое чувство.
— Что поделать, отец мой! Одни люди словно созданы для супружеской жизни, а другие, наоборот, — для холостой. Безбрачие — мое призвание, и, клянусь, чистая случайность заставляет меня…
— Хорошо, хорошо, сын мой. Если вы желаете вернуться на стезю добродетели, то чем скорее вы это сделаете, тем лучше.
— Ну, а как скоро можно это устроить? — спросил Обри.
— Как вам сказать! — воскликнул священник. — Поскольку это бракосочетание in extremis[12], можно рассчитывать на кое-какие льготы; и я думаю, что даже послезавтра…
