Юрий Любопытнов - Огненный скит
Увидев, как он пробирается, скрываясь за кустарником, чтобы его не заметили, надеясь застать врасплох, как он считал, нерадивых вальщиков, глазастый Фомин поднимался с пня и торопил Степана:
— Вставай, бери пилу! Фараон идёт…
Баштаков раздвигал кусты и думая, что подкрался незамеченным, строго бросал:
— Филоните. Молодой, хватит сидеть!
— Так я работаю, — отзывался Степан, зная, что бригадир обращается к нему.
— Разве так работают! Живее шевелись! Шустрей дёргай пилу-то…
— Так я изо всех сил дёргаю.
Степан с Фоминым, выполняя указания старшего, ещё старательнее дёргали пилу за ручки. Удостоверившись, что подчинённые работают, как надо, Баштаков уходил, грозя каждый раз за плохую работу отправить нерадивого в «каземат» — тёмную и сырую землянку, куда заключали провинившихся, сажая на хлеб и воду.
— Ну и…, — ругался Фомин, смахивая с лица бисеринки пота. — Сам такой же, как мы, а выслуживается, паршивец…
В один из дней Степану придавило комлем лиственницы ногу на подъёме стопы. Сначала он не обратил на это внимания, в горячке, ходил прихрамывая, но к вечеру ногу словно огнём жгло, она распухла и на неё нельзя было наступать. В лагерь шёл ковыляя. Фомин предложил сообщить о случившемся Баштакову, но Степан воспротивился:
— Не говори ему, авось, к утру пройдёт.
— Как скажешь. Тебе виднее, — не стал спорить напарник.
Но к утру стало хуже. Нога отекла и посинела. Степан кое-как всунул распухшую ступню в бутсы, вытащив шнурок. Работать он не мог. Фомин сказал об этом Баштакову. Тот прибежал словно наскипидаренный.
— Симулянт, — заорал он, ешё не видя ноги Степана. — От работы отлыниваешь! В лазарет захотел!
Распалясь, бригадир кричал, что не позволит симулировать, и что молодой у него загремит куда надо.
Однако, увидев сине-жёлтую ступню, вздувшуюся словно тесто и блестевшую будто её намазали жиром, смягчился:
— Что — и работать не можешь?
— А на кой хрен я бы за тобой бегал, если бы он мог работать, — ответил за напарника Фомин, глядя в упор на бригадира.
— А я тебя не спрашиваю, — отрезал Баштаков, хлюпнув носом. — Тоже мне защитник нашёлся. Топай до лазарета, — разрешил он Степану.
— Я провожу его, — вызвался Фомин.
— Без провожатого дорогу найдёт.
— Так он без помощи не дойдёт. Смотри, еле стоит.
— Что ты мне перечишь! Доковыляет. Сюда дошёл и отсюда дойдёт. Здесь нянек нету. Под ружьём дойдёт. А твоё дело, Фомин, пилить деревья.
Баштаков сдал Степана конвоиру и тот сопроводил ссыльного до ворот лагеря.
— Доковыляешь дальше один, — криво усмехнулся он, закрывая вместе с караульным ворота.
Лагерь был тих — большинство его обитателей, пользуясь погожими предосенними днями, работали в тайге. Степан увидел только четверых тщедушных заключённых, ногами месивших глину для возводимых печей. «Ну вот, — невесело подумал он, глядя как голые ноги мнут глину, — печникам уже работа нашлась, а столярам черед не пришёл».
Где вприпрыжку, где осторожно ставя больную ногу на пятку и морщась от боли, до хруста сдавливая зубы, Степан доковылял до угла лагеря, где был сколочен грубый дощатый сарай, служивший лазаретом.
Остановился у грязных ступенек, раздумывая, как он заберётся на крылечко. Из распахнутой двери появился мужчина лет сорока со скуластым лицом, в грязном тёмном халате, с мусорным ведром в руке. Хмурое лицо повернулось в сторону пришедшего.
— Тебе чего? — грубо спросил он Степана. Маленькие, глубоко посаженные глаза, оглядели сгорбленную фигуру Загодина.
— К доктору нужно, — ответил Степан.
Человек в халате ухмыльнулся:
— На, бери ведро, вымоешь нужник, — он кивнул на убогое сооружение, стоявшее поодаль. — Потом пропущу тебя к доктору.
Степан готов был заплакать от обиды — везде одни унижения. Самодовольное лицо санитара вызывало у него отвращение. Огнём горела нога. Он держал её навесу, не зная, что предпринять: повернуть назад или выполнить поручение этого человека. Он уж было протянул руку, чтобы взять ведро, хотя не представлял, как он с больной ногой будет мыть туалет, но тут на крыльцо вышел немолодой человек в зелёном френче, в галифе, в начищенных до блеска сапогах. Маленькая голова с глубокими залысинами сидела на короткой жилистой шее. Видно, это был доктор.
— Опять за своё, — строго спросил он санитара. — На чужом горбу хочешь в рай вьехать? Ты зачем сюда поставлен? Эксплуатировать пациентов или полы мыть? Я тебя спрашиваю, Ипполит?
Санитар сделал вид, что сконфузился.
— Так для острастки, Евстрат Данилыч. — А то они на шею сядут… Такая невоспитанная масса…
Доктор ничего не ответил. Он бросил окурок папиросы в ведро санитару и сказал Степану:
— Проходи. Э-э, да ты охромел, — протянул он, видя, как неуклюже пытается Степан взойти в ступеньки. — А ты, Ипполит, хотел страдальца заставить нужник мыть, — неодобрительно произнёс доктор, обращаясь к санитару и беря Степана под руку. — Какой он мойщик!
Степан внимательно смотрел на доктора. Его заставили задуматься произнесённые санитаром имя и отчество врача.
В кабинете доктор усадил больного на табурет.
— Что случилось? — спросил он, водружая на нос пенсне.
— Да ногу бревном зашиб, — отозвался Степан.
Сердце его ёкнуло — в докторе он признал давнего знакомого. Сначала у него были сомнения — он это или не он, мало ли одинаковых имён-отчеств, а теперь, в пенсне, мужчина в полувоенном френче походил на того врача, которого он знал будучи ещё мальчишкой. Но доктор его не узнал.
— Так, — продолжал он, заворачивая штанину пациента. — Сейчас ботинок снимем.
Пока доктор осматривал ногу, Степан думал: «Спросить или не спрашивать? Вдруг он ошибается. Столько лет прошло. Но чего он теряет? Ровно ничего». И, набрав полную грудь воздуха, спросил:
— Вам не Мальшин фамилия, доктор?
— Мальшин, — ответил тот, не поднимая головы. В вопросе ничего не было удивительного. Заключённые должны были знать фамилию лагерного врача. — А что такое?
— Вы меня не помните? — простодушно продолжал Степан.
— Нет. — Мальшин приподнял голову, в упор глядя на пациента. — Нет, не припомню… Мы где-то виделись?.. Сейчас повязку наложим тугую. Ничего серьёзного. Дня через три пройдёт… Так где мы с вами встречались? Откуда вы меня знаете?
— Вы ведь жили в Верхних Ужах? — спросил Степан, обрадованный донельзя, что не ошибся в своих предположениях.
— Жил, — задумчиво проговорил доктор, взял бинт и внимательно поглядел на Степана. — Личность вроде бы знакомая, где-то я тебя видел, но не припомню где. Нет, — покачал он головой, — не помню.
