Том Шервуд - Люди солнца
– Кто такие? – грозно спросил он. – Откуда столько оружия? А ну-ка предъявите таможенный документ!
– Грубо говоришь, – усмехнулся я ему и, не сбавляя хода, ударил корпусом в корпус.
Вельможа отлетел к каменному забору, вымочил в канаве щёгольские туфли.
– Стража! – завопил он. – Стража! Я второй помощник командора адмиралтейства!
– Останемся без второго помощника, – не оборачиваясь, бросил я, – и плакать не будем.
Потом я похвалил Луиса за хороший подбор работников. В ту минуту у вельможи хватило ума поинтересоваться – кто я такой. Получив короткий ответ от одного из моих помощников, он не издал больше ни звука. Но не исчез! Когда мы дотопали до таверны, мой шедший последним помощник опустил в общую кучу только половину охапки сверкающего железа. Вторую же половину добавил вельможа, побагровевший, пыхтящий. Да, не символическую пару шпаг, по одной на руку, а полновесные пол-охапки.
– Благодарю за урок, – не смущаясь людей, сказал он мне. – Отныне со всеми всегда буду подчёркнуто вежлив. Вот в какую лужу может завести надменная грубость!
Кивнув ему, я попросил:
– Дойди, братец, до адмиралтейства сейчас. Скажи Луису, что завтра прибывает «Дукат», пусть он пришлёт в таверну список персон, человек до двенадцати, кроме себя и супруги, на балкон таверны.
Вежливо отсалютовав, грубиян развернулся и зашагал вниз.
Выбежал Томик, радостно улыбаясь, вышла Алис.
– «Дукат» будет завтра! – сообщила ей, одолев верхние ступеньки, раскрасневшаяся Эвелин.
Алис, прижав к груди кулачки, растерянно-радостно смотрела на неё, на меня, на шпаги, на Томика.
– Утром пришлю Дэйла и Готлиба, они снимут щит, закрывающий надпись. Поздравляю, с завтрашнего дня таверна получит имя. Бигли здесь?
– Здесь, они каждый день здесь. А как она называется?
– Так очевидно. «У Бэнсона».
Мы вошли в громадное, гулкое помещение. Поприветствовали Биглей, сели за стол, принялись обсуждать объёмы закупок. Получившие щедрую плату работники гостиного двора терпеливо стояли у дверей, ждали. И вот по одному они стали выходить и отправляться за провиантом. А уже через час возле таверны помощников было до полусотни! Не решаясь войти, матросы и грузчики стояли возле дверей, переговаривались, курили.
– Чем мы можем помочь, мастер? – крикнули мне из толпы, когда я вышел.
– Не ешьте сегодня ничего, – очень серьёзно ответил я им. – Пустые животы завтра очень вам пригодятся!
Мы отсмеялись, и я нашёл-таки им поручение.
– Кажется, народу завтра будет немножко больше, чем ожидалось. Поэтому. Ступайте, братцы, к складам в гавань, и тащите сюда весь деревянный мусор с «лесного» мола. Ветки, сучья, палки, разбитые ящики. Только без смолы! Нужен будет уголь для мяса.
И ещё через час почти вся площадка перед таверной была завалена обломками дерева – и сучьями, и ящиками, и обломками вёсел, и лежала даже старая, с пробитым дном, шлюпка.
Уже поздно вечером, в темноте, мы вернулись в «Шервуд». Пустынными были ристалище, кузня, каретный цейхгауз. Пустынна была заполненная жёлтыми шарами света масляных фонарей улица капитана Гука. Лишь Тай вышел из конюшни на шум экипажа. Подняв зажжённый фонарь, подошёл к карете, и, когда я открыл дверцу, помог откинуть ступеньку.
– Вас не дождались, – сказал он негромко. – Уже начали. Все в большой башне.
– Молодцы, что не стали ждать, – похвалил я. – Сам не думал, что вернёмся так поздно.
Оставив Носатого распрягать лошадей, мы с Эвелин направились в главное здание замка. Прошли совершенно пустой каминный зал, поднялись на второй этаж. Прошли длинный коридор и, встав у приоткрытых дверей, замерли. Огромный круг восьмиугольной башни был заполнен летающими разноцветными огнями. Всмотревшись, я увидел, что на длинных конопляных каболках, тянущихся с потолочных балок, подвешено десятка три фонарей с цветными стёклами. Каким-то хитрым образом свитые каболки всё время раскручивались, и фонари, вращаясь, наполняли пространство летающими кругами света.
В восьмиугольной зале полукруглым амфитеатром были поставлены скамьи, в три яруса. А в центре радиуса этого овала стояло высокое, роскошное испанское кресло. Оно кричало алым цветом бархата и золотом инкрустации, и в нём замерла, трогательно-напряжённо выпрямив спинку, Милиния. Над её причудливо завитой причёской мерцала ажурная, изящнейшая, свитая из золотой нити корона. Застыв в этой напряжённой позе, принцесса не отводила взгляда от стоящего пред амфитеатром маленького придворного поэта. Тоби, держа перед собой в дрожащей руке лист, второй энергично взмахивал, громко декламируя. Мы захватили, очевидно, самый конец:
– … Гостья с небес,
Словно капелька синяя,
В чьей-то судьбе
Золотистая линия, —
Счастья тебе!
С днём рожденья, Милиния!
У меня перехватило дыхание, когда «Шервуд» встал в едином порыве, и гром аплодисментов ударил в плавающие огни. Мы с Эвелин шагнули в дверь и присоединились к аплодисменту. Нас встретили радостные взгляды, и появление наше вызвало новую волну ликования. Милиния, широко разведёнными руками вцепившись в подлокотники кресла, не сдерживаясь плакала. Омелия, выйдя вперёд, сменила убежавшего за спины Тоба и, подняв руку, обрезала шум и громко произнесла:
– Не зима и не лето,
Не снег и не зной,
Не осень, одетая
В плащ золотой,
И не холодно, и не жарко —
А просто время подарков!
В тот же миг двое в форме гвардейцев, стоявшие наготове, промаршировали и поднесли к креслу большую скамью, накрытую белым атласом.
– Первый подарок – от маленьких жителей «Шервуда», – сообщила Омелия.
И воссоединённая троица, Чарли, Баллин и Гобо подошли и поставили на белое поле изящную цветную фигурку: «глиняную принцессу Милинию».
– От дам «Шервуда»!..
И Кристина Киллингворт, Симония и Анна-Луиза водрузили на скамью высокую стопку столового и постельного белья, на краешках которого алели изящно вышитые буквы «М».
– От джентльменов «Шервуда»!..
И уже четверо гвардейцев, пыхтя, доставили к креслу и поставили сбоку от скамьи высокий, новенький, поблёскивающий едва высохшим лаком посудный шкаф. Уходя, последний гвардеец как бы невзначай задел защёлку, и дверцы, раскрывшись, явили восхищенному ропоту собравшихся полки, до отказа заполненные сверкающей медной и тускло светящейся серебряной посудой.
– От стекольных мастеров! – выкрикнула, заглянув в список, Омелия.
И у скамьи водрузили огромное, в рост самой Милинии, чистейшего стекла зеркало в нешлифованной временной дубовой раме.
Подкравшийся к нам с Эвелин Пит, поклонившись, сделал жест в сторону придвинутых к амфитеатру двух стульев. И, едва мы присели, Омелия провозгласила:
