Александр Дюма - Две Дианы
– Это неважно. Дальше… – торопил Габриэль.
– Человек этот, – продолжал комендант, – приказал, чтобы его провели в камеру номер двадцать один. Он обратился к заключенному, тот в ответ не проронил ни слова. Я надеялся, что старец сумеет выдержать испытание; в течение получаса, несмотря на все уловки и ухищрения этой особы, узник хранил молчание!..
Габриэль тяжело вздохнул, однако не прервал мрачного повествования.
– Но после одной фразы, последней фразы, которая была сказана ему на ухо, узник приподнялся на своем ложе, слезы брызнули из его выцветших глаз, и он заговорил… Должен вам сказать: узник заговорил, клянусь вам честью! Я сам его слышал!
– И тогда? – хрипло спросил Габриэль.
– И тогда, – отвечал господин де Сазерак, – я должен был, несмотря на мои же возражения и просьбы, выполнить жестокую обязанность, предписанную мне службой! Я должен был повиноваться власти, превышавшей мою власть. И вот я перевел заключенного в подземелье, которое находится под этим!
– В подземелье под этим? – вскричал Габриэль. – Скорей туда!.. Принесем ему освобождение!
Комендант грустно покачал головой, но Габриэль не заметил этого. Он уже спускался по скользким, заплесневелым ступеням каменной лестницы, которая вела в смертоносную клоаку мрачного узилища.
Тогда господин де Сазерак жестом отпустил слугу, взял сам факел и, приложив платок ко рту, последовал за Габриэлем.
С каждой ступенькой удушливый воздух становился все тяжелее и тяжелее. В конце лестницы уже нечем было дышать. В этой губительной атмосфере могли выживать только омерзительные гады, попадавшиеся им под ноги. Но Габриэль ни на что не обращал внимания. Дрожащей рукой он взял заржавленный ключ, который ему протянул комендант, и, открыв тяжелую, источенную червями дверь, ринулся в подземелье. При свете факела в углу, на соломенном тюфяке, виднелось распростертое тело.
Габриэль бросился к нему и, приподняв, крикнул:
– Отец!
Господин де Сазерак содрогнулся от этого крика. Но голова старца безжизненно откинулась, руки повисли, как плети.
XXXI.
ГРАФ ДЕ МОНТГОМЕРИ
Габриэль, стоя на коленях, поднял голову и осмотрелся вокруг со зловещим спокойствием. Но спокойствие это показалось господину де Сазераку страшнее воплей и рыданий.
Затем, как бы спохватившись, Габриэль приложил руку к сердцу старца. Так он ждал одну или две минуты, потом сдержанно и спокойно произнес:
– Ничего, ничего!.. Сердце уже не бьется, хотя тело еще не остыло…
– Какое могучее сложение! – прошептал комендант. – Он еще мог бы долго жить…
Габриэль наклонился над усопшим, закрыл ему глаза и почтительно поцеловал угасшие веки.
Господин де Сазерак попытался отвлечь его от страшного зрелища.
– Сударь, – сказал он, – если покойный вам дорог…
– Дорог? – перебил его Габриэль. – Да это же мой отец!..
– Если вам угодно воздать ему последний долг, мне разрешено выдать вам его тело.
– Неужели? – с таким же зловещим спокойствием усмехнулся Габриэль. – Значит, налицо полная справедливость и верность данному слову, этого нельзя не признать. Посудите сами, господин комендант, мне поклялись перед богом возвратить моего отца… и возвратили – вот он! Правда, не было и речи, чтоб вернуть его живым… – И он пронзительно захохотал.
– Мужайтесь, – сказал господин де Сазерак. – Проститесь с тем, кого вы оплакиваете.
– А я это и делаю, вы же видите!..
– Да, но все-таки лучше поскорее уйти отсюда. Воздух здесь вреден и опасен для жизни.
– И вот доказательство. – Габриэль указал на неподвижное тело.
– Пойдемте, пойдемте отсюда, – взял молодого человека за руку комендант.
– Хорошо, я последую за вами, – согласился Габриэль и жалобно добавил: – Но сжальтесь, подарите мне несколько минут!
Господин де Сазерак молча кивнул, а сам отошел к двери, где воздух был не такой тяжелый и зловонный.
Габриэль опустился на колени перед покойником и замер, безмолвный и неподвижный.
Что говорил он своему усопшему отцу? Искал ли он страшную разгадку на этих сомкнутых устах? Клялся ли он в священной мести? Думал ли он о прошлом или о будущем? О людях или о боге? О правосудии или о милосердии?
Так прошло пять-шесть минут.
Дышать становилось все труднее. И тогда комендант обратился к Габриэлю:
– Теперь уж я вас буду просить. Нам пора подняться наверх.
– Я готов, – отвечал Габриэль, – я готов… Он взял холодную руку отца и поцеловал ее. Потом приложился губами ко лбу. Он не плакал. Слез не было.
– До свидания, – сказал он ему, – до свидания!
Он поднялся с колен и медленно, тяжело зашагал вслед за господином де Сазераком…
Войдя в кабинет, залитый утренним солнцем, комендант снова взглянул на своего молодого гостя и поразился: белые пряди засеребрились в его каштановых волосах.
Помолчав, господин де Сазерак мягко сказал:
– Не могу ли я вам быть полезен? Я буду счастлив сделать все, что дозволено мне должностью.
– Вы мне обещали, что я могу отдать последние почести усопшему. Сегодня вечером я пришлю людей, и, если вы соблаговолите уложить останки в гроб, они унесут и похоронят узника в его семейном склепе.
– Понятно, сударь, – ответил де Сазерак. – Эта милость для вас мне разрешена, но только при одном условии.
– При каком? – холодно спросил Габриэль.
– Если вы дадите обещание не делать никакой огласки.
– Хорошо, обещаю вам, господин комендант. Люди придут ночью и без лишних разговоров отнесут тело на улицу Садов святого Павла, к склепу графов де…
– Прошу прощения, – торопливо перебил его комендант, – я не знаю имени заключенного, не хочу и не должен его знать. Моя должность и присяга запрещают говорить мне с вами об этом. Так что советую вам скрыть от меня такие подробности.
Габриэль гордо усмехнулся:
– Мне скрывать нечего. Скрывают только те, кто виновны.
– А вы принадлежите к несчастным, – возразил комендант. – Разве так будет не лучше?
– Во всяком случае, то, о чем вы умолчали, я угадал и все могу вам рассказать. Например, я знаю, что некая влиятельная особа явилась сюда вечером и пожелала говорить с узником для того, чтобы заставить его разговориться! Я знаю, к каким соблазнам прибегали, чтобы он нарушил свое молчание. От этого молчания зависела вся его дальнейшая жизнь.
– Как! Вы это знали? – поразился де Сазерак.
– Конечно, знал, – ответил Габриэль. – Тот влиятельный человек сказал старцу: «Ваш сын жив!» Или: «Ваш сын покрыл себя славой!» Или: «Ваш сын несет вам освобождение!» Он сказал ему о его сыне, презренный!
