Богдан Сушинский - Рыцари Дикого поля
Только сейчас Стефания приказала остановить повозку и сонно взглянула на небо. Оно было не по-крымски холодным, и княгиня опасалась, как бы оно не разверзлось ливнем или мокрым снегом.
— Ну-ка, сюда его, этого поляка!
Разбойник оказался тощим и оборванным. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, что в бегах он пребывает уже несколько дней и движется к берегу, надеясь захватить там какую-либо лодчонку или смастерить плот, чтобы вырваться на нем из Крыма, минуя грозную стражу Перекопа.
— Я верю, что человек всегда остается тем, кем он называет себя, — полусонно проговорила княгиня. — Вот только времени выслушивать кого-либо у меня нет. Решитесь возражать?
Стефания говорила по-чешски, и поляк сразу же понял это. На смеси из польских, чешских, и еще черт знает каких слов, он объяснил княгине, что действительно является поляком, Мечиславом Дукой, родом из-под Кракова. Но в молодости ему пришлось работать в имении одного знатного морава.
— Ваше детство меня не интересует, — прервала его княгиня. — Кто вы? Мне и так ясно, что вы служили в польской армии и попали в плен к татарам, которые хотели продать вас туркам.
— О продаже речь пока не шла…
— Они хотели продать вас туркам, — внушила ему Стефания, не любившая, чтобы ей возражали. Мир существовал таким, каким она творила его в своих фантазиях, а не таким, каким казался всем остальным обитателям.
— Как вам будет угодно, — сдался поляк.
— Кем вы были? Что я могу вернуть вам?
Поляк замялся, не понимая, чего от него хотят.
— Какого дьявола молчишь? Говори, кем ты раньше был — графом, князем, генералом? — принялся наставлять его один из лучников, Власт, лучше всех знавший польский. — Тебя изгнали из двора польского короля?
— Я был слугой ротмистра Пшемышлянского. Он взял меня на войну вместе с остальными слугами, в дворянское ополчение, и я служил в обозе.
Стефания задумалась. Какое-то время она сидела, уткнувшись локтем в спину Османа-паши и ладошкой подперев подбородок, отрешенно смотрела на несчастного беглеца.
— Значит, ты являешься слугой ротмистра?
— Так оно и было, ясновельможная.
— И на воле вновь стал бы слугой ротмистра?
— Так оно и будет, ясновельможная. Мы, Дуки, всегда верно служили. Спасите меня, Христа ради. Сам Бог послал мне вас, славян, в этом страшном мире татарских нехристей.
— То есть ты не был отверженным? И ничего не потерял в этой жизни? Родился слугой, был слугой на войне, стал слугой в плену. Что же я способна вернуть тебе? Был бы ты графом, то вновь стал бы у меня графом. Беглым принцем — вновь стал бы принцем в Моравском королевстве.
— Но я буду слугой. Вы можете вернуть мне свободу, — наконец-то понял Мечислав всю сумасбродность размышлений этой, непонятно откуда появившейся в крымских предгорьях красавицы.
— Свободу… Это единственное, чего я не способна вернуть человеку. Свободным может почувствовать себя только тот, кто сам обретет ее. Пусть даже на плахе, за минуту до взмаха секиры. Ты это сделал, поскольку бежал из плена, а значит, ты уже свободен. Так что самое большее, что могу сделать я, вновь превратить тебя в безвольного слугу.
— Но не оставите же вы меня здесь! Укройте в повозке. Может, у вас найдется какая-никакая обувка и кусок лепешки?
— Дайте ему лепешку и отведите на то место, где схватили. Именно на то. Я вернула тебе свободу, слуга. Вместе с лепешкой, — молвила она вслед согбенной фигуре пленника, которого Власт плеткой отгонял от повозки к тому месту, где схватил.
— Он свободен, — доложил лучник через несколько минут, вернувшись к повозке.
— В следующий раз разбудите меня у ворот Бахчисарая, когда схватите изгнанного из столицы претендента на ханский трон Махмуд-Гирея, если только я правильно запомнила имя этого доблестного принца.
Несколько минут они проехали молча. Однако Осман-паша чувствовал, что княгиня не может уснуть, поэтому решился спросить.
— Кто же тогда эти ваши лучники, моя королева? Кем они были? Что вы вернули им, что они так преданно служат вам?
— Кому что, — усталым голосом объяснила Стефания. — Кто кем был. Власт и Махол были воинами моего отца, князя Бартлинского. Князь приказал их казнить, но я спасла, и они вновь стали воинами. Вон тот широкоплечий саксонец в чешуйчатой кольчуге — граф Кённиг. Он был подвержен инфамии, то есть публично обесчещен и лишен графского достоинства. Чеслав успел спасти его, когда граф уже находился в петле самоубийцы. Теперь он вновь предстает перед миром графом Кённигом, являясь при этом канцлером моего королевства.
— Вы неподражаемо добры, моя королева.
— Рядом с ним, вон там, слева от повозки, — негромко представляла своих спутников Королева Отверженных, — барон фон Вестгайд. Австриец. Был изгнан из дому и проклят отцом за то, что соблазнил свою молодую мачеху.
— Даже мачеху? — удивился Осман-паша. — Среди мусульман такого произойти не могло бы. Редкий случай.
— Кто знает, возможно, он всего лишь поддался ее соблазну. Как бы там ни было, отец объявил о лишении его наследственного титула, лишил всего состояния и несколько дней вместе со слугами преследовал в лесу, пытаясь изловить и казнить.
— Такой изгнанник обязан оставаться признательным до конца дней своих.
— И, наконец, вон тот, что всегда держится позади повозки, в арьергарде… Это бывший священник, армейский капеллан. Мне не хотелось бы рассказывать о его былых прегрешениях, дабы не гневить Бога и заставлять вас краснеть. Важно, что теперь он вновь стал священником, главным капелланом моей Армии Отверженных.
— А вы уверены, что все они — именно те, за кого выдают себя?
— То есть? — непонимающе уставилась княгиня на Османа-пашу. — Что вас тревожит?
— Вы уверены, что человек, которому вы вернули титул барона, действительно в свое время был бароном, а граф — графом?
Стефания задумчиво помолчала. Вопрос показался ей более чем странным, а потому неожиданным.
— Но ведь меня это совершенно не интересует, генерал Осман-паша.
— Не интересует? Почему же вы столь придирчиво допрашивали этого поляка и после всего лишили его права присоединиться к вашему эскорту?
— Видите ли, при моем дворе человек становится не тем, кем он был на самом деле, а тем, кем считает себя. Кем хотел бы стать, но по каким-то причинам вне моего двора не может стать им. У меня тоже не раз закрадывалось подозрение, что барон Вестгайд и не Вестгайд вовсе, и не барон. О чем можно судить по его явно воровским замашкам. Но ведь он-то назвал себя бароном. И сочинил целую легенду о том человеке, в которого хотел бы превратиться.
