Уилбур Смит - Ассегай
Некоторое время оба молчали. Первой не выдержала Ева.
— Теперь, зная все, ты презираешь меня? — сдавленным голосом спросила она.
— Что бы ты ни сделала в прошлом или будущем, — ответил он, глядя ей в глаза, — ничто не заставит меня презирать тебя. Ты допустила меня в свою душу, и я нашел в ней красоту и благородство. Хочу напомнить, что перед тобой далеко не святой. Как ты сама сказала, мы оба солдаты. Я убивал людей, исполняя приказ, и, как и ты, сделал много такого, чего полагается стыдиться, а не гордиться. Все это не важно. Важно лишь то, что сейчас мы вместе и любим друг друга.
Он протянул руку и смахнул слезинку с ее щеки.
Ева наконец улыбнулась:
— Ты прав. Мы любим друг друга, и у меня есть ты, а у тебя есть я. Все остальное не важно.
Похоронная процессия растянулась на всю Унтер-ден-Линден. Голова ее достигла Бранденбургского дворца, тогда как хвост терялся из виду в конце бульвара. День был серый, ненастный, и столпившиеся на тротуарах люди мокли под дождем. Все молчали, женщины плакали. Единственный барабанщик выбивал похоронный марш. Впереди ехал кавалерийский эскадрон: копыта цокали по мостовой, бледный свет отражался на клинках обнаженных сабель. Ева стояла в первой шеренге. На ней были длинные кожаные перчатки и шляпка с черными страусовыми перьями. Глаза и верхнюю половину лица закрывала черная вуаль.
Перед орудийным лафетом, на котором везли гроб, ехал на черном жеребце сам кайзер Вильгельм Второй — в сияющем островерхом шлеме с золоченым ремешком и черной шинели, полы которой стелились по крупу коня. На лице его застыло скорбное выражение. Огромный гроб был сделан из прозрачного хрусталя, так что все пришедшие проститься с покойным, хорошо видели тело Отто фон Мирбаха, лежащего неподвижно в наряде римского императора с короной из лавровых листьев на голове. Громадные волосатые кулаки сжимали по ассегаю, лезвия которых скрещивались на груди. Изо рта торчала кубинская сигара.
Радость и ощущение свободы переполняли Еву. Кошмар закончился, Отто умер, и ничто не мешало ей вернуться к Леону. Лежа в гробу, мертвый Отто открыл один глаз, посмотрел на Еву и выпустил идеально круглое колечко дыма. Она не удержалась, хихикнула и не смогла остановиться — чистый, как звон колокольчика, смех запрыгал по мрачной Унтер-ден-Линден.
Кайзер Вильгельм повернулся и сурово посмотрел на нее. Потом, подстегнув коня, подъехал к ней, наклонился и твердо произнес:
— Проснись, Ева! Проснись, ты спишь!
— Отто мертв! — ответила она. — Теперь все будет хорошо. Теперь я не нужна им, и они меня отпустят. Я свободна. Все закончилось.
— Проснись, милая.
Кайзер нагнулся еще ниже, взял ее за плечо и тряхнул. Тот факт, что он был императором Германии и не раз встречал ее на дворцовых приемах, никак не мог служить оправданием столь бесцеремонного поведения. Как он смеет называть ее «милой»!
— Я не ваша милая, — церемонно ответила она и села. Леон зажег свечу, и света вполне хватало, чтобы понять — она в хижине на склоне Лонсоньо, а перед ней Леон, и на его лице обеспокоенное выражение. — Отто умер.
— Тебе это приснилось, милая.
— Я видела его, дорогой. Он мертв. — Она ненадолго задумалась. — Даже если это сон, даже если он жив, для меня Отто фон Мирбах мертв. Я не чувствую к нему ненависти. Теперь, когда я нашла тебя, в моем сердце не осталось места для таких чувств, как ненависть, злоба, мстительность.
Ева потянулась к нему, и он принял ее в свои объятия и крепко сжал.
— Мы переплавим эту гадость во что-нибудь светлое и прекрасное.
— Отведи меня к Лусиме, — прошептала она. — Еще когда ты впервые упомянул ее, я почувствовала, что как будто давно ее знаю. У меня такое чувство, будто мы давно знакомы. Мне кажется, что у нее ключи от нашего будущего.
— Мы отправимся к ней сегодня, как только немного рассветет, — пообещал Леон.
Масаи предупредили, что последний участок особенно труден для восхождения, а потому Леон отправил Ишмаэля с грумом к нижнему лагерю с наказом обойти гору и подняться с лошадьми по более удобному, южному склону.
Как только они исчезли за поворотом тропинки, Леон, Ева и оба следопыта продолжили путь к вершине. Идти становилось труднее с каждым шагом. В некоторых местах приходилось протискиваться по узким карнизам над кажущимися бездонными обрывами. Водопад по большей части скрывался за камнями, но пару раз взглядам путников открывалось необычайно величественное зрелище, от которого захватывало дух. Поток грохотал справа и слева, вода падала сплошной сверкающей завесой, оглушающей и ослепляющей. Ноги скользили на мокрых, покрытых слизью камнях.
Солнце достигло зенита, когда они вышли наконец на плато. Маниоро и Лойкот растянулись в тени — передохнуть и подкрепить силы понюшкой табаку. Леон подвел Еву к краю обрыва, где они и сели, болтая ногами над бездной. Подобрав камень размером с кулак, Леон бросил его вниз, и тот пролетел не меньше трехсот футов, прежде чем удариться о скалистую стену и исчезнуть в пенистом водовороте. Некоторое время они сидели молча — любые слова были бы лишними на фоне такой убедительной демонстрации могущества и великолепия природной стихии. Потом их позвал Маниоро, и они, неохотно поднявшись, ушли от бездны.
— Далеко ли маньята Лусимы? — спросил Леон.
— Нет, — ответил Лойкот. — Мы будем там еще до заката.
— Всего лишь легкая прогулочка миль на двадцать или около того, — улыбнулся Леон. — Что ж, идем.
Тропинка давно затерялась в густой чаще, но масаи находили ее без особого труда. На этот раз никто не спешил, и Ева, впервые оказавшаяся в горах, получила прекрасную возможность любоваться новым для нее пейзажем. Роскошная красота свисающих гирляндами цветущих орхидей вызывала у нее восторг, а пронзительные крики сварливых колобусов — улыбку. Однажды все остановились, когда неподалеку пронеслось скрытое деревьями стадо каких-то крупных животных.
— Буйволы, — объяснил Леон, поймав вопросительный взгляд Евы. — Несколько довольно крупных.
Преодолев глубокое ущелье, они оказались на открытом и ровном, как поле для поло, плато, совершенно свободном от какой-либо растительности. У края плато, там, где оно срывалось в обрыв, стояли две большие рыжеватые антилопы с кремовыми полосами на спинах и напоминающими раструбы ушами. Черные, скрученные спиралью рога заканчивались острыми белыми кончиками.
— Какие красавцы! — воскликнула Ева, и антилопы тут же исчезли в лесу. Исчезли, как будто растворились в нем, не потревожив ни единого листочка. — Кто это?
— Бонго. Самые редкие и самые пугливые из здешних животных.
