Владимир Малик - Посол Урус Шайтана
Когда войска остановились на укрепленном правом берегу Тясмина, а урусы, как донесли лазутчики, не проявляли намерения форсировать реку и с ходу напасть на турецкие позиции, Кара-Мустафа приказал всем пашам собраться на военный совет.
Большой роскошный шатер визиря еле вместил всех наивысших военачальников.
Кара-Мустафа сидел мрачный, насупленный, черный, как головешка. Паши молча переглядывались, ожидая страшную взбучку за поражение. Только надменный и хитрый хан Мюрад-Гирей держался независимо, давая всем понять, что ему все нипочем. За его спиной — пятьдесят тысяч всадников.
Но визирь заговорил необычным для себя тоном — тихо, без раздражения:
— Доблестные воины падишаха, аллах покарал нас за то, что мы принесли сюда, в дикие степи сарматов[137], мало ненависти в своих сердцах к неверным, мало мужества и желания прославить великую державу османов, солнцеликого хандкара и себя… Вот уже наступает четвертая неделя осады, а мы никак не можем взять этот проклятый город! А вчера и сегодня вынуждены были показать спины воинам гетмана Самойловича и Ромодана-паши… Позор нам!.. И я хочу спросить вас, прославленные полководцы, — и тебя, Ахмет паша египетский, и тебя, Суваш, паша константинопольский, и тебя, Кур-паша, и тебя, Чурум-паша, и всех вас, воинов, в чьей доблести я никогда не сомневался: почему мы, имея вдвое больше войска, чем у урусов, вынуждены сегодня позорно бежать с поля боя? Ну?
Наступило тяжелое молчание.
Кара-Мустафа застыл, как черная статуя.
Первым поднялся Ахмет-паша. Шелковым шарфиком вытер пот со лба. Начал негромко:
— Великий визирь и все доблестное воинство, по долгому раздумью я пришел к заключению, что по неведомым мне причинам аллах отступился от нас и уже не одаряет своих защитников милостью своею… Ничем иным я не могу объяснить гибель многих воинов ислама и потерю пушек… Мое войско уменьшилось на треть. А к урусам прибыли с севера свежие силы… Я не вижу возможности продолжать эту длительную и опасную для нашей славы войну. Я никогда не был трусом, но сейчас в мое сердце закрадывается страх. Аллах отступился от нас, и неверные могут одолеть нас… Поэтому я за немедленное почетное отступление, иначе и наше непобедимое войско погибнет, и все пушки потеряем. Утрачена будет честь державы до самого воскресения мертвых, а мы за это будем прокляты на веки вечные!
Ахмет-паша поклонился и сел.
Все молчали, хмурые, удрученные. Каждый понимал, что если до сих пор двухсоттысячное войско не смогло взять Чигирин, на валах которого до вчерашнего дня оставалось не более семи-восьми тысяч вконец измученных, изможденных стрельцов и казаков, то теперь, после того как урусы стали на левом берегу Тясмина и имеют свободный доступ в город, только чудо может помочь туркам и татарам добиться победы.
Наконец молчание нарушил Кур-паша. С большим трудом поднял тяжелое тучное тело, перевел дух, словно взобрался на высокую гору.
— Великий визирь, силы войска исчерпаны. Ни подкопы, ни мины, ни апроши[138], ни беспрерывный обстрел из пушек, ни бой на самих стенах — ничто не помогло сынам Магомета взять осажденный город. Мы ощущаем недостачу во всем: мало хлеба, не хватает пороха, лишь на один-два штурма бомб и ядер. Зато много убитых, раненых и больных..
— Чего же хочет Кур-паша? — спросил визирь.
— Почетного отступления.
— Такого, как в прошлом году? Тогда мы почетно отступили…
Хан Мюрад-Гирей судорожно вскочил с места. Злобно сверкнул на Кур-пашу черными раскосыми глазами.
— Великий визирь, славные и мужественные воины Магомета! Достоинство веры и державы нашей, а также честь самого падишаха требуют от нас одного — победы!.. Я помню, как в прошлом году, почти в это самое время и на этом же месте, мой предшественник хан Селим-Гирей на совете у Ибрагима-паши говорил то же самое, что говорят сейчас Ахмет-паша и Кур-паша. Кто забыл, я напомню. Вот его слова: «Войско исламское, что находится в лагере и окопах, не сможет сейчас выстоять против неверных. Если осада продлится еще дня два, то и победоносное воинство, и снаряды, и пушки наши — все пропадет, а мы будем покрыты позором. Благоразумнее всего вывести из окопов войско, вытянуть пушки и возвращаться, сохраняя силы, по спасительному пути отступления…» Разве не то же самое сегодня говорят славные паши? Но я вас спрашиваю: где сейчас хан Селим-Гирей и визирь Ибрагим-паша?
Все молчали, понурив головы, опустив глаза. Хан живо напомнил им о тяжкой и далеко не завидной участи прошлогодних полководцев.
А Мюрад-Гирей говорил дальше, все более распаляясь:
— Они в позоре и бесчестье, как рабы, брошены на безлюдный остров… Лишены богатства, чинов и заслуг, издыхают от голода и всеобщего презрения… Неужели и вам, паши, хочется такой же участи?.. Нет, я не хочу! Мои воины готовы и завтра, и послезавтра, и сколько понадобится нести все тяготы войны, чтобы добиться славной победы!.. Да поможет нам аллах!
Слова хана произвели большое впечатление на всех. Теперь уже никто не решался подать голос за почетное отступление. Все притихли.
Кара-Мустафа сухими длинными пальцами, на которых кровью отливали рубины в перстнях, ударил по сверкающему эфесу сабли:
— Я внимательно выслушал всех. Большинство из вас заботится не о величии Османской державы, не о славе аллаха и ислама, а о своем спокойствии, о спасении собственных голов, что не достойно воинов падишаха! Ваш боевой дух ослабел. Но он воспрянет в бою, в победах! Поэтому властью, данной мне падишахом, приказываю немедленно начать подготовку к генеральному штурму Чигирина! Этот город я сотру с лица земли, а над Чигиринской крепостью собственноручно подниму знамя ислама!..
Паши понимали состояние визиря. Два года подряд все турецкое войско не могло овладеть Чигирином, не говоря уже об окончательной победе над русскими и украинцами. Престиж Османской державы среди других государств Востока и Запада катастрофически падал. Султан неистовствовал. И Кара-Мустафа, хорошо помня о горькой доле Ибрагима-паши, жаждал лишь победы. Победы любой ценой! Только падение Чигирина могло спасти его положение в войске и в державе, а возможно, и голову. Что будет потом, удастся ли Порте удержать захваченные земли Украины или нет, это его совсем не интересовало и не волновало. Речь шла о важнейшем для него — о собственной жизни и собственном благополучии. А здесь — паши знали — у визиря колебаний никогда не было. Больше того, он знал, что падение Чигирина, вопреки надеждам султана, вовсе не принесет желаемой победы, но спасет честь войска и его собственную честь. Поэтому и держался своего с такой твердостью.
