Бенджамин Рошфор - Фанфан и Дюбарри
— И это одна из причин, почему ко мне вернулась память! — ответил Тюльпан. — Так и вертелось все время в голове, но почему и что это такое сообразить никак не мог!
— Теперь узнали? В чем тут дело?
— Это касалось тех дней, что я провел на Чик Лейн и в её окрестностях, — ответил он, вызвав у собеседницы новое возбуждение, как всегда бывает с человеком, наткнувшимся на загадочную тайну — в данном случае тайну её молодого спутника. И потому Фанфан — Тюльпан казался Деборе все более загадочным, все более необычайным и чужим. Когда Дебора вспомнила ещё и про его татуировку (но так и не отважилась спросить), то вовсе перестала сомневаться в его принадлежности к знатному роду и подтвержденному доктором Стенхопом высокому происхождению.
— Хотел бы я знать, почему тут закрыто! — бросил Тюльпан, вернувшись с крыльца таверны, где вначале стучал, потом ломился в дверь и, наконец, даже свистел под окном (конечно, условным образом, как подумала Дебора) — под окном Анжелы! И ничего, никто не отозвался. Дебора чувствовала, как возбужден Тюльпан, когда он ей предложил пройти дальше. Взяв её под руку, торопливо повлек вперед, явно — как поняла Дебора — хорошо зная внушавший опаску лабиринт, где то мелькали за окном с полуразбитыми стеклами неверные огни свечей, то долетал какой-то шепот, но в целом в темноте стояла зловещая тишина, нарушаемая лишь шумом дождя.
И тут Тюльпан вдруг остановился! Откуда-то долетали голоса. Дебора чувствовала, как её восхищение Фанфаном все растет и сгорала от возбуждения, представляя, как сможет рассказать сестре об этой ночной вылазке, хотя одновременно и тряслась от страха. Когда Фанфан вдруг замер, уставившись в землю, сердце её бешено заколотилось и она осмелилась спросить, что он нашел.
— На этом месте я должен был погибнуть, только вместо этого убийца пал от моей руки. И звали его Пастенак! — ответил он.
Но то, что Дебора Ташингем никогда уже не смогла забыть, последовало потом.
Они спустились по десятку каменных ступенек к дверям, которые Фанфан открыл — а это были двери в "Рай" — и тут последовала немая сцена, словно из ночной тьмы возникла на пороге статуя командора — "каменный гость"!
***
Ненси Вонючка, игравшая на бочке в домино с Теодорой, столетнею хозяйкой "Рая", за спиной которой торчал Симон-Чудак, первая подняла глаза, когда в зал потянуло холодным воздухом, заколебавшим огоньки свечей, озарявших компанию старых приятелей. И даже джин, проглоченный в изрядных дозах, не уберег их от испуга при виде "призрака". Ненси завопила, к ней присоединилась Теодора, а Симон, зажмурив глаза, рухнул на колени. Последовавшая сцена описанию не поддавалась: перепуганные дамы заметались по залу, то и дело падая на пол и визжа от ужаса, в то время как Симон-Чудак, заикаясь, выл:
— Vade retro Satanas! Vade retro Satanas![38]
— Но это же я! — кричал Фанфан. — Ведь это я, Невью!
— Этот и в огне не сгорит! — истерически вопила Теодора.
Ненси взмолилась:
— Господи, отпусти мне грехи мои! Спаси дочь твою Ненси! Я тебе, Господи, обещаю на коленях проползти вокруг Лондона, пусть даже это будет стоить мне жизни!
Дебора Ташингем ошеломленно взирала на эту сцену — ей передался испуг этих женщин — и уже спрашивала себя, а вдруг её Фанфан, человек с тысячью имен и тысячью лиц, и в самом деле тот, кто всемогущ — сам Дьявол? Но если она любилась с дьяволом, у её сына будут на ногах копыта!
"— Нет, я с ума сойду!" — стенала она в душе, но тут Тюльпану в голову пришла гениальная идея: он шагнул в комнату — и три несчастных женщины, метнувшись в стороны, вжались в стены — схватил бутылку джина и отхлебнул как следует!
— Дьявол пьет только воду! — громогласно возгласил он. — А будь я призраком, от такой выпивки исчез бы, испарился — ведь джин все растворяет, особенно такой джин, как у Теодоры!
Потом он мило улыбнулся и снова дружески представился:
— Друзья мои, да я же Невью!
Потом сел, стряхнул капли дождя со своего плаща и стал ждать, что будет дальше. Видел, что все начинают успокаиваться, но знал — лучшим доказательством того, что он человек, послужит только опыт: схватив пальцами уголек из очага, тут же его отбросил с криком:
— Ох, дерьмо! — и всем троим продемонстрировал сожженную руку:
— Теперь вы видите, я обжегся!
— Господи Боже! — потрясенно завопила Теодора. — Невью! Это Невью!
— Невью! Невью! — вопили остальные, и Дебора Ташингем подумала: нет, Фанфан прямо словно змей, меняющий свою кожу!
Теперь она уже не знала, восхищаться Тюльпаном или опасаться его, и вообще, не под угрозой ли её будущее как женщины, жены и матери!
— Так, значит, ты не умер? — спросила Ненси Вонючка, осмелившись наконец приблизиться к Фанфану и даже прикоснуться к нему. — А мы все думали, ты уже год, как мертв! Не знали, ни где, ни как это случилось, но были абсолютно уверены, раз и Аврора Джонс и Анжела начали носить траур!
— А Анжела каждый день ходила к Темзе и бросала там в воду цветы! Теодора расплакалась. — Вот мы и догадались, только не решились спросить у Эверетта, что случилось.
— Это долгая история, — уклончиво ответил Тюльпан, и вдруг спросил:
— А почему закрыт "Проспект"? Там никто не отзывается!
И по лицам приятелей тут же понял, что случилось что-то очень серьезное, так что ноги под ним подломились и на лбу выступил пот.
— Там нет никого, — грустно сообщил Симон-Чудак. — Они уехали!
— Когда?
— Месяцев девять-десять назад.
— Почему? — Сердце Фанфана больно сжалось. — И куда?
— Ну, знаешь… нет, ты не можешь знать! Эверетт Покс, если я верно понял, почувствовал опасность. Боялся, что его сцапают — но я не знаю, почему!
— Продолжай, — сказал Тюльпан, который знал это слишком хорошо. — Куда они поехали?
Симон-Чудак покосился на Дебору, которая решила, что лучше будет сесть, и теперь злилась оттого, что среди всех этих людей, так хорошо знавших друг друга, и обменивавшихся столь загадочными репликами, чувствовала себя как среди готтентотов; а кроме того, слишком уж много женских имен мелькало в разговоре: что это за Анжелы да Авроры? Зло поджала губы, когда услышала, как старик спрашивал Тюльпана:
— Мы можем говорить при миледи?
Правда, лицо её тут же прояснилось, когда Фанфан-Тюльпан коротко, хотя и сухо ответил:
— Это моя жена! Говори!
— В Америку! — сказал Симон-Чудак. — Я знаю точно, потому что когда полиция нагрянула в "Проспект" — уж несколько месяцев прошло — я был поблизости и слышал, как один констебль говорил другому:
