Алексей Иванов - Тобол. Много званых
Он бросил кафтан в корзину с бельём, с трудом поднял корзину и отнёс в телегу, потом отнёс туда и вторую корзину. Епифания обтёрла посиневшие ноги подолом, обернула онучами и сунула в растоптанные поршни.
– Я поговорить с тобой хочу, – Семён, не глядя на Епифанию, перебирал вожжи. – Скоро мы батюшкину мастерскую обратно отстроим. В подклете у неё горница получится. Хочу, чтоб ты со мной туда жить перешла.
Курдюмка журчала в кустах на излучине. С ближайшего подворья доносился бодрый стук топора. От закатного солнца по склону Алафейских гор тянулись зубчатые тени ельника. Епифания понимала, что куплена в холопки по блажи этого мужика, но пока что он не заявлял своих прав на подневольную бабу. «Терпел-терпел, да не вытерпел», – с презреньем подумала Епифания. Что ж, пришла ей пора расплачиваться за благополучие у Ремезовых. Но не жалко. К себе она относилась с таким же презрением, как и к Семёну. Пущай берёт, что хочет. Не он один так делал.
– Ты барин, я холопка, – спокойно ответила Епифания.
Её можно бить, насиловать, морить голодом и стужей. Можно заставить её сделать что угодно, хоть младенцев топить. Это ничего уже не изменит. Она всё равно придёт туда, куда идёт.
– Я тебя не рабой беру, а женой зову, – серьёзно сказал Семён.
Она посмотрела на Семёна и поняла, что он не врёт, но в душе ничего не колыхнулось. Когда-то ей, робкой девушке, так хотелось услышать эти слова, а сейчас те желания не вызывали даже горечи. Как не с ней было. Она не усмехалась, однако Семён почувствовал какое-то жестокое превосходство Епифании. Она словно бы говорила: хочешь меня взять? Бери. Никто тебе не мешает. Но незачем делать вид, что умеешь любить.
– Ты меня своим зверострашием не смутишь, – сказав главное, Семён уже не боялся озлобления этой бабы. – Я же вижу, как сердце твоё плачет.
– А ежели я добром к тебе не пойду, что ты сделаешь? – Епифания слегка прищурилась, будто целилась. – Казнишь меня? Продашь? Или, может, на волю отпустишь?
Семён боком сел в телегу.
– Я о таком не думал. Верю, что пойдёшь. Садись давай.
Но Епифания не села. Этот мужик оказался сильнее, чем она думала.
– Меня в Сибирь угнали, потому что я своего жениха ножом ударила.
Епифания испытывала Семёна – на чём его ложь закончится?
– Мне нет дела до того, – твёрдо ответил Семён. – Ты мне к сердцу припала, какая есть. Смотрю на тебя – и в душе надежда. У меня была жена, да умерла родами четыре года назад. Я от горя землю ел. Потом будто умер. А увидел тебя – и опять жить захотел. Заново всё начать.
Епифанию опалила ненависть к Семёну. Жена у него умерла… Все умрут, но праведных господь возродит и воссоединит с возлюбленными. Разве этот мужик знает, что такое настоящее горе? Истинная мука?
– Жену мою тоже Алёной звали, – тихо добавил Семён.
– Я – Епифания! – непримиримо отчеканила она.
Только в телеге она осознала, что Семён как-то сумел вывести её из неколебимого и мрачного ожесточения, но решила, что это ничего не значит. Когда схлынет паводок и обсохнут дороги, она сбежит из Тобольска в скиты, и никто её там никогда не отыщет.
…За строительством мастерской присматривал сам Семён Ульянович. Обер-комендант Бибиков отрядил к нему на две недели артель из восьми плотников-шведов. Место под мастерскую было уже расчищено. Под углы и боковые стены сруба шведы вкопали шесть мощных лиственничных устоев, выложили на них нижний венец и врезали в него балки для подмёта – пола в подклете. Потом накатали сруб подклета с сенями и окошками – пусть и небольшими, зато косящатыми, а не волоковыми. Печник Евстигней по чертежу Ремезова строил новую печь взамен прежней, разрушенной, когда разваливали горящую мастерскую: печь была столпом – на голландский лад, с вогнутыми сводами и устьями на двух ярусах. Петька, Лёнька и Лёшка сколотили для подклета широкий лежак, стол, поставец и лавки. Работа двигалась бойко, хотя Семён Ульянович, как обычно, был всем недоволен.
Однажды на подворье заглянул Новицкий.
– Бачу, строють тоби чертильню, Сэмэн Вульяныч? С брэвнами-то и тэсляками тоби Матвэй Пэтрович помох?
– Одарил криволесьем и дармоедами, – пробурчал Ремезов. – А-а, плевать, мне, старому одру, до окочура хватит.
– Гнэвышься на Аконю? – осторожно спросил Новицкий.
– Своими руками убил бы.
– Який ты ежак колючий, – покачал треуголкой Новицкий и ушёл.
Шведы принялись за верхний ярус мастерской и висячее крыльцо.
Леонтий и Семён-младший пропадали на Воеводском дворе, там тоже закипело строительство. Артель Сванте Инборга вернулась на башню над Прямским взвозом; Леонтий занимался столпной церковью, где раскольники начали выводить арки окон; Семён наблюдал, как каменщики бутят ров и выкладывают фундаменты башен и стен кремля. Маша или Варвара каждый день возили обед на Воеводский двор; наконец Семён Ульяныч решил и сам съездить «на гору», чтобы проверить, всё ли у сыновей в порядке. С собой Семён Ульяныч взял Епифанию.
Воеводский двор кишел работниками, служилым Чередова даже неловко было бражничать при таких чужих трудах. Всюду мешались, разворачиваясь, телеги с бочками водовозов и грудами свежего кирпича – его изготовляли в сараях под Паниным бугром. По-русски, по-шведски и по-татарски ругались десятники. Кряхтя, туда-сюда ходили носильщики с деревянными укладками за спиной. Горели артельные костры, кашеварили бабы-стряпухи, с ними заигрывали караульные; галдели и бегали детишки, которых брали с собой, потому что не с кем было оставить дома. В долблёных лоханях замешивали строительный раствор, и на весь Воеводский двор кисло воняло известью. Груды земли, вороха досок и брусьев, горы кирпича и бутового камня, скрип колёс и мостков, перестук топоров, звяканье железа, окрики, полуденный благовест Софийского собора. Семён-младший ходил сердитый, колени у него были перемазаны глиной, на пояс он намотал измерительную верёвку с узлами, в руках был аршинный угольник, как у землемера. Семён Ульянович, опираясь на палку, проковылял вдоль рва, где сооружали фундамент.
– Стены протянул как по струне, батюшка, – отчитался Семён, – а у той башни заглубились и сваи набили, там язык супеси вылез, рыхло.
– Ну, верно, – кивнул Семён Ульяныч.
Епифания осталась в телеге, смотрела в сторону, не подошла к Семёну.
Столпная церковь возвышалась над обрывом красным, как мясо, кубом с просвечивающими дырами окон. Леонтий помог отцу выбраться из телеги, и они вдвоём поднялись по вымосткам в храм. Внутри стены были сплошь закрыты строительными лесами, на которых работали раскольники; посреди помещения брат Сепфор и брат Урия лопатами перемешивали в бадье раствор; грузчики разносили кирпич и бадьи раствора по ярусам лесов. Брат Хрисанф вымерял дуги оконных арок, пока ещё поджатых выгнутыми досками на упорах, и прямоту рядов на кладке.
