Наталья Павлищева - Дмитрий Донской
Князь Василий стоял, засунув руки за пояс и раскачиваясь с носка на пятку. Губы его невольно то сжимались в ниточку, то снова выправлялись. Верно говорят — нет хуже, как ждать и догонять. Там, в Москве, сестра Евдокия с племянниками малыми, но не это беспокоило князя. Чего княгине сделают? Небось не тронут, побоятся. Невольно мелькнула мысль: кого побоятся? Мужа, который удрал аж в Кострому, или их с Семеном? А может, отца Дмитрия Константиновича?
Мысли Василия Дмитриевича вернулись к ордынцам. Нынче они с Семеном (брат, правда, осторожничал) предложили отправить в город людей с посулами, чтоб открыли ворота сами. Хан внимательно посмотрел на князей и долго ничего не отвечал, словно оценивал. Интересно, что или кого он оценивал? С Тохтамышем тяжело, много тяжелее, чем с прежними ордынскими ханами. Правда, отец говорил, что раньше со всеми так было, просто до Тохтамыша такая чехарда в Сарае была, что ханам не до Руси, о том, чтобы кого-то взять под себя или перехитрить, не думали, самим бы удержаться. Каждый приходивший к власти был озабочен только одним — уничтожить всех других претендентов и не быть зарезанным. Ярлыки раздавали каждому, кто попросит.
Тохтамыш не таков, он у Тамерлана многому, видать, научился, и глаза не осоловелые от пролитой крови родственников, а хитрые, схватчивые. Такого обмануть трудно, вроде и не смотрит, а все видит, ничего не говорит, а все слушаются, сам не слушает, а все знает… С ним ухо востро держать надо и думать, прежде чем что-то сказать или сделать.
Не рано ли они с братом ввязались, может, подождать бы, пока хан сам не спросит? Но может и не спросить, а потом скажет, что зря рядом сидели. Понаблюдав, как бесполезно штурмуют крепкие московские стены ордынцы, Василий вдруг решился и предложил Тохтамышу свою помощь, только помощью это звать не стал, просто сказал, что отправит в город людей, чтобы предложили выйти с миром во главе со своим князем, обещает никого не убивать и не карать. Хан привычно посмотрел и не ответил ни да, ни нет.
Что же получается, обещание давал не хан Тохтамыш, а он сам? И теперь Василий переживал: не оплошал ли? Согласятся ли москвичи? Иначе хан поймет, что они с братом бессильны.
Время тянулось бесконечно медленно, солнце в небе не собиралось двигаться с места, оно упорно висело, едва дойдя до самого верха. Да будет этому конец или нет?! Вдруг показалось, что раздался скрип отворяемых ворот. Василий впился глазами в ближайшую башню. Так и есть, оттуда, с трудом протискиваясь в узкую щель (видно, не вполне все же доверяли москвичи ордынцам!), вылезли оба посланника и спорым шагом направились в сторону ханского шатра.
С трудом сдержав себя, чтобы не бежать навстречу, Василий горящими глазами следил за ними. Посланные не стали орать, но, подойдя чуть ближе, кивнули в знак того, что переговоры удались! Князь Василий, не поворачивая головы, крикнул в сторону шатра:
— Идут!
На эти слова оттуда выскочил брат Семен, сам Тохтамыш не счел нужным показаться. Вот еще, недоставало встречать каких-то русичей!
А те двигались уже почти бегом. Василий не вынес ожидания и сам сделал несколько шагов. Уже подходя, Степан Череда, что шел первым, заговорил:
— Согласились, Василий Дмитриевич. На все согласились. Выйдут тотчас с крестным ходом, священниками, и князь во главе.
Теперь не выдержал уже Семен:
— А где Евдокия с детьми?! Сказано же было с собой забрать сразу!
— Она, не гневайся, княже, давно из города убыла, еще до подхода ордынцев. Куда — не сказывали. Митрополит и она с детьми ушли. Правда, по секрету сказали, что пограбили их сильно, оскорбляли всяко, но выпустили.
Нельзя сказать, чтобы такое объяснение успокоило Семена, проще, если бы удалось Дуню с малышами сейчас под свое крыло забрать. А так думай теперь, где они. Отец не простит, да и самому жаль сестричку. Муж далеко и в опале, кто защитит, кроме них с братом.
Но брат, кажется, забыл о Евдокии и племянниках, его интересовало положение в Москве. Степан спешно рассказывал, что творится в городе:
— Пограблено все, пьяных много, трудно тверезого найти… Злые все, как псы цепные, того и гляди друг на дружку бросятся.
Василию дослушать некогда, пора идти в шатер, сообщать хану.
Тохтамыш все так же полулежал, развалившись. Василий на входе крякнул, гадая, то ли и впрямь спит хан, то ли притворяется. Немного помолчал, но решил, что весть того стоит, и осторожно окликнул. Хан, не открывая глаз и не меняя застывшего выражения лица, вдруг произнес одно слово:
— Когда?
Василий понял, что не спал и уже все знает. То ли слух хороший, то ли вот этот возившийся рядом слуга уже все рассказал. Снова стало не по себе от такой тайной и неслышной тяжбы, что ведется вокруг.
— Тотчас, сказали.
— Сестру нашли?
И про это слышал? Или нет?
— Не нашли, она ушла из города давно.
Тохтамыш вдруг резко поднялся и строго глянул в лицо Василия. Сонного состояния как не бывало, словно и глаз не прикрывал. Вот и верь этим ханам…
— Вели своим людям строиться! — Лицо Тохтамыша исказила и мгновенно исчезла гримаса ухмылки. — Встречать будем!
Вроде хорошие слова сказал, почему же у Василия вдруг похолодело все внутри? Что хан задумал? Москва выйдет к нему с поклоном, хлеб-соль вынесут, не может же он их перебить? И вдруг отчетливо понял, что может! Он все может, потому что он здесь хозяин: и над этими глупыми москвичами, что сейчас выйдут из ворот навстречу, и над ним, Василием, тоже!
От такого понимания кровь застыла в жилах. Но что было делать? Бежать к стенам и кричать, чтобы не ходили? Броситься на самого Тохтамыша с мечом? Пасть на колени, умоляя не рушить его слово? Но хан слово не давал, его давал Василий. И Василия Дмитриевича будут клясть потомки за обман! И до того тошно стало князю из-за своего предательства, что чуть не завыл по-волчьи на всю округу.
Но в этот миг Тохтамыш обернулся к нему, и русский князь Василий Дмитриевич послушно, как собака, поплелся выполнять ханский приказ.
В Москве шли спешные приготовления. От ордынского хана передали, чтоб вышла Москва ему навстречу со своим князем во главе и с поклоном, мол, тогда даст Тохтамыш ярлык на московское княжение Остею и простит москвичей за неразумное сопротивление. Нашлись такие, кто не поверил в ордынскую жалость, но большинство поверило. Как не верить, если от князей Василия и Семена Дмитриевичей, шуринов прежнего князя Дмитрия Ивановича, обещание принесли!
Священники спешно облачались в парадные одежды, кое-кто из бояр, что еще оставался в Москве, тоже принарядились. Люд московский, поглядев на такое дело, и себе полез по сундукам, еще не разграбленным нежданными гостями. Однако посреди улицы близь Успенского собора разгорелся жаркий спор. Купец, что из приезжих, едва не за грудки схватился с кузнецом, бежавшим из посада под защиту кремлевских стен. Кузнец доказывал, что князьям Дмитриевичам верить можно, их сестра замужем за князем Дмитрием Ивановичем, великая княгиня, ей братья худого бы не пожелали. А купец напоминал, что самой княгини и ее деток давным-давно в Москве нет! Слово за слово, перешло совсем на другое, начались разборки, кто кого больше при торге обманывал…
