Поль Феваль - Королева-Малютка
– О! – воскликнула владелица балагана, миролюбиво улыбнувшись, – вы льстите мне, сударь, благодарю. В те времена я работала с гирями. Канада был видный мужчина, но куда ему было до меня… Что у тебя в итоге?
– Шестьдесят три франка двадцать четыре сантима за двадцать один день, – ответил Эшалот. – Не густо.
Похлебка из кофейной гущи была готова. Мадам Канада вылила ее в клетчатый платок, которым она повязывала голову, когда не надевала парик.
– Времена, когда после выступления в столице ты купался в золоте, прошли, – произнесла она. – Конечно, там надо появляться, чтобы не потерять престиж, но только в провинции артисту настоящее раздолье… Ну-ка, выжми мне это, Биби!.. А если вспомнить о таких типах, как этот твой Симилор и Саладен, так просто пиши пропало, конец всякому честному предприятию.
Эшалот молча взялся за один гонец платка.
Они принялись его выкручивать. Нечто черное и вязкое закапало в большую потрескавшуюся чашку.
Запах этой жидкости заставил бы вас бежать на край света, но Эшалот и его подруга низко склонились над чашкой, стремясь не потерять ни единого флюида бесподобного аромата. Их глаза встретились. Они обменялись поцелуем, в котором не было ни намека на чувственность, только страстное желание наконец попробовать кофе.
– Вот это да! Ну и запах, – восхитился Эшалот. – В котелке, кажется, оставалось еще немного капусты…
– В этом-то и вся соль! – торжествующе перебила его мадам Канада. – Всегда должно быть нечто, что дает букет… Накрывай на стол, Биби.
Эшалот поторопился выполнить приказ. Кошель и бухгалтерская книга были закрыты, а вместо них появились два черепка из темной терракоты, графинчик водки и кулечек из серой бумаги, где лежал сахар-сырец.
Графинчик – увы! – был почти пуст.
Содержимое щербатой чашки заполнило маленькие черепки до краев.
– А вот выпивки у нас маловато! – вздохнул Эшалот, поглядывая на графинчик.
Мадам Канада улыбнулась.
– Идем, посмотрим, не осталось ли еще чего-нибудь в источниках! – произнесла она. – Поглядим, что там, на донышке наших бутылок.
Под кроватью лежало пять бутылок, памятников былой расточительности: одна из-под кассиса, другая из-под напитка, именуемого парфэ-амур, третья из-под эликсира храбрых, четвертая из-под ликера Венеры и пятая из-под пива. В каждую налили воды, тщательно ополоснули и вылили в графин: уровень «капельки» значительно поднялся.
Эшалот и мадам Канада – словно Филемон и Бавкида[6] – уселись друг напротив друга и с легким сердцем и чистой совестью разделили пополам сахар-сырец землистого цвета; тот с бульканьем погрузился в темную жидкость.
Кофе поглощалось с наслаждением, крохотными глотками; гурманы удостоили его звания «чудеснейший». Когда чашки были наполовину опустошены, в них долили омывков из графинчика; те также заслужили искренней и нежной похвалы.
На улице бушевала гроза, дождь лил как из ведра. Поэт Лукреций[7] выразил кредо эгоиста следующими словами: «Как приятно оказаться в тихой гавани и наблюдать за тем, как разгневанное море швыряет из стороны в сторону корабли, захваченные врасплох жестоким штормом!»
Ох, уж эти философы!
Наши Филемон и Бавкида слушали шум дождя и на свой манер вторили древнему поэту.
– У нас сухо и уютно, – говорила мадам Канада.
– У нас прочная крыша над головой, – вторил ей Эшалот.
– А каково сейчас тем, кто мокнет под дождем! – сочувственно произнесла хозяйка балагана.
Одновременно они сделали несколько энергичных вращательных движений своими черепками, что позволило им выпить последние капли бесценного напитка.
– Амандина, – промолвил Эшалот, – у меня возникла мысль, которая уже давно не дает мне покоя.
– И у меня тоже, – быстро ответила мадам Канада. – А когда родилась твоя мысль?
– Сегодня вечером.
– Моя тоже.
Коробка, служившая комнатой юному Саладену, была смежной с пеналом, где обитали Филемон и Бавкида.
Саладен погорел в своем кабачке: хозяин выставил ему счет. Поэтому этот последний вечер в столице он вынужден был проводить в своей берлоге. Ему не спалось; запах славного напитка проникал к нему через щели в перегородке, внушая ревнивые мысли, которые мы также можем найти у Лукреция. Чтобы скоротать время, он принялся подслушивать.
Вот что он услышал.
– Мысль моя заключается в том, – продолжал Эшалот, – что, когда Саладену было пять лет, из него получался великолепный амурчик. Он делал сборы.
– А Фрелюш в таком возрасте! – воскликнула мадам Канада. – Чистый херувим! Она каждый день собирала не меньше ста су!
– Мы отправляемся на гастроли в провинцию.
– В провинции дети всегда делают деньги.
– Когда они хорошенькие…
– Как та плутовочка, что была сегодня вечером, а? – Последняя фраза принадлежала мадам Канаде. Эшалот взял обе ее руки, сжал их и прошептал:
– Ты несравненная женщина, Амандина!
– Я не пожалела бы пятидесяти франков, – воскликнула владелица балагана, – тому, кто доставил бы мне похожего ангелочка!
По другую сторону перегородки Саладен навострил уши.
– О! – вздохнул философски Эшалот, – об этом можно только мечтать… никто нам не принесет такого красавчика.
– Конечно, встречаются иногда бесчеловечные матери… – заметила Амандина. – Ладно, идем спать, свеча догорает.
Саладен запустил свои тонкие пальцы в непокорную шевелюру. У него тоже возникла идея. Он сел на край кровати.
– Спокойной ночи, Биби, – сказала мадам Канада.
– Пожалуй, мы смогли бы уплатить и сотню франков, – задумчиво произнес Эшалот. – Спокойной ночи, дорогая Амандина.
– Сто франков, – повторил Саладен, – здесь есть о чем подумать… Ах! так, значит, я чудовище!.. У, вертихвостка!
Он погрузился в размышления; на губах его мелькнула злая улыбка, и он произнес:
– Заработать сто франков… и отомстить? Это было бы забавно!
V
КОФЕ С МОЛОКОМ
Утром следующего дня, в час, когда в заведении мадам Канады все еще спали, Саладен выскользнул из своей постели, выбрался из фургона и направился в балаган. Проходя мимо матраса Симилора, юноша быстро проверил содержимое карманов этого милейшего, но приверженного к непозволительным излишествам человека. Карманы были пусты.
По левую сторону от Симилора на мешке с соломой спала мадемуазель Фрелюш, по правую – Колонь и Поке по прозвищу Атлас: одетые, они растянулись на двух ворохах стружек.
Все трое залихватски похрапывали.
Саладен умел ползать, как уж. Он бесшумно подобрался к тромбону и кларнету и, воспользовавшись светом восходящего солнца, проинспектировал карманы их панталон. Несмотря на всяческие безумства, на которые подбивали его женщины, Поке, как и все горбуны, был весьма предусмотрительным человеком. В маленьком кармашке, предназначенном для часов, лежали три монеты по двадцать су – деньги, отложенные музыкантом на черный день.
