Жозеф Рони-старший - Озеро Белых Лилий (Нимфея)
Затем внезапно все замерло. Словно затонувший лес, в глубине показались высокие растения. На изгибы стволов и кружевную листву падал удивительный свет, который образовывал радужное сияние вокруг теней и превращал пузырьки воздуха на листьях в капли серебра. Ил был какого-то неопределенного оттенка: нечто среднее между тускло-свинцовым цветом глины и золотистым цветом песка. При малейшем дуновении ветра на воде собирались серебристые складки; они разворачивались, становились голубыми с оранжевой каймой по краям, и, казалось, мяли затонувший лес, как мягкую ткань.
Ничто не обнаруживало присутствия людей – лишь легкие движения, похожие на скольжение рептилий. Люди, должно быть, зарылись в ил, выслеживая друг друга. Они вели странную, неподвижную войну: обе стороны хорошо знали, как ловки и быстры их противники. Между тем, облачко тины заколыхалось, и стало ясно, что кто-то движется под его прикрытием. Тотчас же был брошен гарпун, прочертив дугу, он попал в цель, и я увидел, как рядом с плотом всплыл труп. Теперь я знал расположение обеих сторон. Синекожие находились у тростниковых зарослей, а мои друзья – неподалеку от плота.
На удар, который поразил одного из наших воинов, ответили двадцатью ударами, и с какой-то жестокой радостью я увидел, как на поверхность всплыли два трупа синекожих. Соперники выжидали. Когда рассеялись облака тины, я увидел свинцово-золотистый ил в радужном обрамлении жидкого серебра, искрящееся зеркало вод. Тогда я понял, что нападать не менее опасно, чем защищаться, и что ни на минуту нельзя остаться без прикрытия. Но к чему приведет подобная тактика? И вдруг я догадался, что, прежде чем перейти к открытому бою, обе стороны оспаривали друг у друга выгодные позиции, и победит тот, кто сможет дольше оставаться под водой. Те, кому не хватит воздуха, будут вынуждены всплыть первыми, и, тем самым, обнаружат себя. С тревогой я ждал этой критической минуты, изредка поглядывая на плот Сабины, неподвижно застывший далеко у линии горизонта.
Хотя поле боя находилось в стороне от тростниковых зарослей, оно оставалось для меня невидимым: в гуще растений, среди ветвистых стволов и широких листьев я заметил лишь тысячи металлических отблесков, словно в воду падали золотые монеты, затем серебристые складки на поверхности воды задрожали, переливающиеся, как ртуть, пузырьки потускнели, и на поле боя ворвались огромные стаи рыб, послышалась музыка, а вскоре ей в ответ зазвучала другая мелодия.
Думаю, синекожие попытались воздвигнуть между собой и зеленокожими живой барьер из рыб, чтобы под его прикрытием всплыть и набрать в легкие воздух. Жизнь рыб, по неизвестной мне причине, была священной .для Людей, Вод: может быть, на этот счет существовал какой-то договор, или это входило в правила ведения войны, или они просто почитали животных.
Это был захватывающий эпизод в сражении, зрелище, исполненное очарования и таинственности. Рыбы, округлые и продолговатые или плоские, как тарелки, с глазами, обведенными тонкой каймой, с приоткрытыми круглыми ртами, с темными полосками на спине, переходящими в россыпь светлых пятен на боку, бесшумно шевеля плавниками, то кружились под легкий звук свирелей, то разрезали гладь вод, словно лучи света, то трепетали, как листья на ветру. Они казались зримой музыкой, звучащей изумительно сыгранно, и я наслаждался ритмом и гармонией этих звуков.
Некоторое время шла упорная борьба за то, чтобы удержать или отпугнуть рыб. Наконец, один из наших воинов, с тростниковой флейтой в руках отважился вылезти «на плот, и, когда он заиграл, рыбы поднялись вверх и уплыли.
Вскоре стало заметно, что синекожие устали. Те из них, кто пытался выбраться на поверхность под прикрытием рыб, сейчас покачивались на волнах, пронзенные гарпунами. Еще трое вынырнули, несмотря на опасность, и были тут же убиты. Тогда, словно стаи ласточек, взмыли сотни гарпунов синекожих. Они вонзались между растений, поднимая легкие облачка тины. Наши друзья не двигались, только всплыло двое раненых, и прежде чем мы смогли нанести ответный удар, синекожие подняли плотную завесу из ила и вынырнули на поверхность глотнуть свежего воздуха. Но зеленокожие уже пересекали эту полосу, занимая позицию под противником. Бросив оружие, признавая свое поражение, синекожие обратились в бегство. Большинству из них удалось скрыться, но многие также были убиты или захвачены в плен. Я чувствовал, что преследование бесполезно: огромные завесы ила отделяли преследователей от задних рядов бегущих. Убитые и пленные под надежной охраной были уже отправлены к хижинам, как вдруг всплыли несколько человек, держа на руках синекожего мальчика, которого они положили на мой плот. Они объяснили знаками, что я должен присмотреть за ним. Мальчик стонал, и они, явно жалея его, показали на его левую руку. Ощупав ее, я увидел, что рука вывихнута в плечевом Суслове. Мне не удалось внимательно осмотреть мальчика, ибо в ту самую минуту я увидел, как плот Сабины исчез в тумане.
Мы пристали к острову, где наши друзья решили отдохнуть.
Чувствовалось, что победа не принесла им никакой радости, а скорее вызвала грусть и отвращение, сопровождаемые внезапными вспышками возмущения, взрывами клокочущей ярости. Пока они жарили рыбу, я отправился побродить по острову. Я обошел его на две трети. На острове росли гигантские злаки, и, помнится, я заметил, хотя и был погружен в свои мысли, нечто вроде борозды, из которой эти злаки произрастали. Это было одним из тех наблюдений, смысл которых не сразу доходит до сознания, однако позднее они оживают в памяти, как обрывки мыслей, которые пришли во сне. Пройдя еще несколько шагов, я увидел провал в земле; на дне ямы, ощетинившейся острыми камнями, зияла головокружительная, черная, как ночь, пустота.
Я склонился над этим склепом, который напомнил мне мою опустошенную и раздавленную отчаяньем душу, и вдруг мне почудилось, что из отверстия раздался стон, непохожий на тот, который мог бы вырваться из груди Человека Вод. Это был не влажный, булькающий звук, столь характерный для голоса амфибий, а человеческий голос, сухой и вибрирующий.
– Сабина!
Не сошел ли я с ума? Ведь Сабина плыла по волнам. Однако я прислушался. Я изо всех сил напрягал свой слух, который, казалось, мог бы сейчас уловить полет бабочки в лесу. Но слышал только тот шум, который бывает в каждой пещере от едва уловимого потрескивания породы, от едва слышного пощелкивания, отсчитывающего разрушительный бег времени.
В задумчивости я вернулся в лагерь. Стоянка была недолгой, и как только Люди Вод зажарили рыбу, они унесли ее под воду, где обычно ели. Я со своей порцией вернулся на плот, и предложил кусочек рыбы своему спутнику, но он отказался. Видимо потому, что сам я жил в постоянной тревоге, его страдания вначале не трогали меня. Однако отказ от пищи и стоны мальчика, наконец, пробудили во мне сочувствие, и, энергично взявшись за дело, я сумел вправить ему плечо.
